Червяк (СИ)

Спали птицы, в чуткой полудрёме примостившись край уютных своих гнёздышек над многочисленным, ещё не избавившимся от пуха, крикливым и прожорливым потомством. Спали ловкие и юркие мыши, минувшим, отрадно жарким летним деньком счастливо набегавшиеся по окрестности полей да огородов и удачливо натаскавшие в мелкопоместные свои норки множество драгоценнейшего скарба: зёрнышек, стебельков, пёрышек и прочего несомненного в наших глазах хлама. В преогромной луже, счастливо закатив выпуклые глаза и с видимым удовольствием выставив из воды передние лапки да широко улыбающуюся умиротворённым покоем физиономию, спал зелёный лягушонок галантно привлекательной, с утончённым изыском перламутрового перелива, окрасочной наружности. Этот лягушонок, лишь недавно перешедший из презренного чина темнокожих головастиков в титульное сословие ярко голосистых лягушек, чрезвычайно гордился этим своим чудесным превращением, этим неожиданным прыжком в иерархической табели карьерного роста, этим подарком изменчивой судьбы, этой улыбкой отныне благоволившей ему, непостоянной и непредсказуемо капризной фортуны.

Также чем ещё с недавних пор весьма гордился наш лягушонок, так это ловкой стройностью чрезвычайно прыгучих и подвижно прытких задних лапок. Именно теперь, когда гигантская волна от внезапно въехавшего в лужу велосипедного колеса накрыла его с головой, именно теперь, молниеносно развернувшись вглубь, ошалевший и ничего не понимающий, он с особо энергическим рвением, сильно и бестолково начал дёргать перепончатыми, стройными своими лапками и... и почти мгновенно очутился в благодатно спасительной мути знакомо илистого дна.

Однако ещё было очевидно рано. Всё дремало, сладостно прохлаждаясь в серой мгле предрассветного покоя. Солнце, лёгкой зарницей лишь обозначив место своего восхода, по всему вероятию не могло ещё согреть ни заботливую птицу, ни расторопную мышь, ни бабочку, ни стрекозу, ни даже самую мелкую, самую крохотно ничтожную чёрную мурашку, отбившуюся от своего муравейника и ждущую под листом чебреца первого солнечного луча, дабы по тени древоподобно высоких трав угадать верноспасительное направление предстоящего пути.

Хотя, конечно, мурашка могла бы и забраться куда повыше, к примеру, на самый верх какой-либо травинки, и уже оттуда, подробно и толково, произвести рекогносцировку окружающего её ландшафта, что она, мурашка, ранее с неизменно сопутствующим успехом делала не раз. Но именно сейчас это сделать было невозможно. И сделать это было невозможно по одной весьма простой и значимо важной причине - всё вокруг: травы, кусты, птицы, мыши, стрекозы, листья, нераспустившиеся соцветия, распустившиеся соцветия, стебли, ветви, завязи, деревья, сама мурашка и вообще всё, всё, всё вокруг, даже невиданные по изящно витой красоте затейливого убранства тонкие паутинные нити,- всё вокруг, весь благословенный промыслом Божьего провиденья, весь благословенный воплощением любви и совершенства, весь благословенный Божий мир, ярко блестя ослепительным великолепием серебра, бриллианта и жемчуга, утопал в холоднотрепещущей свежести утренней росы.

Нависшие причудливыми гирляндами и отражающие в себе как в перевёрнутом зазеркалье, отражающие в себе весь окружающий мир выпуклые, прозрачные, крупные капли этой самой росы, стекаясь между собой, наливаются упругой своей силой и тяжестью, чудно округляются завершённо совершеннейшей своей полнотою и... и, наконец, падают вниз, гулко ударяясь об землю и разбиваясь с этим весёлым, звонким звуком удара, разбиваясь на мельчайшую, не различимую невооружённым глазом, отрадно живительную влажную пыль. Всё было мокро'. Всё было мокро' и обольстительно прекрасно...

Впрочем, не мешало бы заметить, что было холодно. Наш рыбак, усильно вцепившись окоченелыми своими руками в холодный и мокрый руль, чувствовал всем телом, что несколько иззябло продрог. Вместе с тем Ростислав Иванович, едущий впереди на истово чихающем мопедике, был также радостно возбуждён будоражащей мыслью предстоящей ловли и совершенно не обращал внимания на изрядно уже отстающего, совершенно не знающего дорогу и напрочь воодушевлённо запыхавшегося своего сотоварища...

Но здесь, долготерпеливый мой читатель, нам пристало бы остановиться, внимательно осмотреться и несколько свернуть в бок, с тем чтобы перевести дух да покороче свести знакомство с совершенно выбившимся из сил рыбаком. Нелишним при этом было бы проведать имя, происхождение, гражданский статус, горестные или напротив радостные страницы многострадальной его судьбины, а также то, как он очутился здесь, на этой полевой дороге, в раннеутренний час предрассветной росы и тихой дрёмы.

Итак, тот, с кого мы начали своё повествование, именовался Андреем... Андреем Гули... Андреем Вильгельмовичем Гули...

Вижу, вижу, мой избалованный читатель, твою досадливо снисходительную улыбку, знаю, что тебе не раз случалось встречать на страницах иных, занимательнейших повествований куда более затейливо замечательнейшие имена не только главных но и стаффажно второстепеннейших героев.