Червонец

– Сейчас, гражданин подозреваемый, сразу после допроса, будет проведено опознание вещественного доказательства. А потом – дополнительный допрос по результатам. Затем, логично, предъявление обвинения, и опять допрос, уже в качестве обвиняемого. Выдержите, Десяткин, в первую очередь морально? Ведь крыть вам будет явно нечем.

– А я с первой минуты моего задержания готов, прокурор, к червончику своему и морально, и физически. Так что, для меня, как, смею думать, и для вас тоже, все эти процедурно-процессуальные моменты и всяческие следственные действия – всего лишь неизбежная дань формальности, которую надо пройти. Значит, пройдём, куда деваться…

– Хорошо, хоть в этом наши мысли совпадают – формальность есть формальность. Результат, конечно же, предопределён: обвинительный, и только обвинительный приговор. А вот к вашей упрямой уверенности именно в десятилетнем, и никаком другом, сроке наказания я отношусь всё-таки иронически. Всякое может быть. Да и в отношении справедливости заранее известного нам обоим исхода расследования у нас разные мнения. Даже – полностью противоположные. Вы утверждаете, что не было преступления, а следствие так не считает и готово предъявить вам полноценное, качественное обвинение уже сегодня, сейчас, не выходя из этого кабинета, что и будет сделано, как я пообещал, сразу после опознания вами небольшого вещдока. Вот так. А теперь продолжим ваш допрос пока в качестве подозреваемого. Вам понятно, надеюсь, в чём вы обвиняетесь, и готовы ли вы признать себя виновным в изнасиловании с угрозой убийством гражданки Выхухолевой Александры Евсеевны, то есть в совершении преступления, предусмотренного

частью второй статьи сто семнадцатой Уголовного кодекса?

– Обвинение понятно, а вот виновным себя признавать… М-м-м… Гражданин следователь, – Десяткин неожиданно вдруг перешёл в обращении к Наконечному с панибратского «ты, прокурор» на строго официальное, как и положено, «вы, гражданин…», – позвольте вопрос?

– Cпрашиваю здесь я. А вы будьте добры отвечать! Хотя… ладно, Десяткин, задавайте свой вопрос, только без этого вашего… цицеронства.

– Спасибо. Скажите, вы, случайно, не оговорились? Это всё-таки продолжение допроса подозреваемого в совершении преступления, или уже предъявление обвинения? Не просеку никак, по протоколу я вроде пока – подозреваемый, а по тону и прозвучавшему вопросу – самый что ни на есть обвиняемый… Или, заранее меня приговорив, правоохранительная система в вашем лице решила не церемониться, комкая таким образом процесс? Выходит, я прав в своих прогнозах?

Наконечный понял, что дал маху и слишком уж торопливо повёл сейчас начатый накануне допрос подозреваемого действительно как при предъявлении обвинения – «понятно ли, в чём обвиняетесь»… И готов был, извинившись, признать свою машинальную ошибку, допущенную, конечно же, под разлагающими чарами действующей исподтишка эйфории от удачного хода расследования: всё было супротив Десяткина, в том числе множащиеся словно грибы после дождя улики (преступление, кстати, в лёгкий летний дождь и совершено – какая символичность), которых собрано уже достаточно, и не только в виде вещественных доказательств, а и в совпадении первичных показаний свидетелей, сговор которых маловероятен по той простой причине, что опрашивались они одновременно несколькими оперативными сотрудниками в разных местах и неожиданно для каждого. А уж о медико-биологической стороне дела и говорить нечего – против науки не попрёшь…

Но вместо извинения получилось нечто обратное. И конечно по вине того же Десяткина, проявившего вопиющую бестактность, заговорив мало того что не дождавшись, вопреки элементарным правилам приличия, ответа собеседника на

свой вопрос, но и допустив процессуальное нарушение – без разрешения ведущего допрос должностного лица:

– А коли так, то зачем, гражданин следователь, зря напрягаться? Все ваши коллеги, начальство, да и общественность единодушно поддержат решение всобачить мне по суду твёрдый червонец. И вряд ли поймут иной подход. Так что предъявляйте хоть сейчас наверняка уже готовое обвинение, и – дело в шляпе…

– А вот это уже не тебе, подонок, решать, как мне себя вести и что кому когда предъявлять, – в тихой ярости побелевший лицом как мел Наконечный говорил почти беззвучно, но мало кто в этот момент осмелился бы подать свой встречный голос… – Я тут решаю, и только я! Ты понял?!

– Простите, ради Бога… – выждав довольно продолжительную паузу, кардинально сбавленным тоном произнёс решившийся, наконец, заговорить Десяткин.

Владислав Игоревич устало опустил веки, достал из верхнего ящика стола алюминевую цилиндрическую упаковку-патрончик с валидолом, вытряхнул на дрожащую от чего-то ладонь таблетку, бросил под язык…