Червоный дьявол

— Ха-ха-ха! — рассмеялась звонким деланным смехом Богдана, причем пышная ее грудь заходила ходуном. — Ты уже и перепугалась! Да что я могу знать, — ничего… Вот только пани цехмейстрова говорила, что много уже подмастерьев из-за границы вернулось, рассказывают, что видели Мартына. Ты не тревожься, голубочка, — охватила она рукою шею Гали, — жив он, здоров и весел… Таким паном, говорят, ходит, что хоть куда! Все красавицы пропадают за ним…

Богдана подняла голову Гали и заглянула ей в глаза.

— А ты уже и зажурилась опять… Ну чего же? Чего? — встряхнула она ее.

— Так, — протянула печально Галя, роняя голову на грудь.

— Все боишься, чтоб Ходыка не подъехал?

Галя ничего не ответила.

— И чего так боишься? — продолжала Богдана. — Ума не приложу! Ну, Мартын и красивый, и статный, и молодой, да и Ходыка ж не старый! Не такой красень, как Мартын, а все-таки человек как человек. Зато что Мартын против него? Ничто! Подмастерье, ну, приедет, мастером станет… и лет уже там через двадцать цехмейстером выберут… А Ходыка и теперь первый багатыр, а там еще богаче станет, бурмистер-шей будешь, первой горожанкой в городе. Золотом, самоцветами засыплет он тебя!.. — Лицо Богданы разгорелось. — А то Мартына ждать… Когда еще он приедет?.. Да и приедет ли? Что-то не очень поспешает…

— Приедет, приедет, приедет! — воскликнула Галя.

— Ну, — пожала плечами Богдана, — жди… А что, как не приедет совсем?

— Все равно за Ходыку не пойду… Не люблю я его, Богданочка, видеть не могу! Пусть Мартын меня и разлюбит, пусть забудет, а за Ходыку не пойду, не пойду.

— Что ж, так в девках и останешься?

— Если не за Мартына, так ни за кого!

— Гм! — взбросила Богдана своими пышными плечами, подымаясь с места. — А мне уж и так надоело дивувать!.. Ну, а теперь прощай, моя ясочка, — обняла она Галю и заговорила торопливо, набрасывая платок, — я и засиделась… А на дворе уже темно. Не журись, не сумуй, ой господи! Будет мать бранить, а то и побьет! — рассмеялась она, выбегая из комнаты.

В дверях Богдана столкнулась с согнувшейся ветхой старушкой.

— Фу ты, господи, — вскрикнула та, — чего это ты так прожогом бежишь, чуть не опрокинула совсем…

— Простите, простите, бабунцю, засиделась, домой тороплюсь.

— И то, — проворчала сердито старуха, — когда вспомнила. Виданное ли это дело — до такой поры девке сидеть? На башне ударило двенадцать, а она бродит по чужим дворам.

Старушонка вошла в комнату и, боязливо оглянувшись по сторонам, заперла дрожащей рукой на задвижку низкую дверь.

На ней был темный байбарак,[19] голова была повязана белой намиткой.[20] Вся она, сморщенная и согнувшаяся, напоминала старый ссохнувшийся грибок. Голова ее тряслась, а руки постоянно дрожали.

— Господи! Слышала ли ты, дытыночко, что в мисти случилось? — заговорила она полушепотом, тряся своей седой головой.

— Что, что такое? — поднялась испуганно Галя.

— Червоный дьявол в город влетел.

— Ой! — вскрикнула Галя.

— Говорят люди, что это самый страшный, самый лютый из них, дытыно моя, а мы тут с тобою как на грех одни в доме остались, — перекрестилась она. — Спаси и сохрани!

— Да как же он влетел? Кто видел? Кто сказал? — говорила уже побледневшая Галя, устремляя глаза в таинственную полутьму слабо освещенных углов.

— Все видели, все, моя ясочка, — говорила старуха еще тише, приближаясь к Гале. — Прилетел на черном коне, у коня крылья распущены, из ноздрей пар, из глаз искры сыпятся, сам в красном плаще, как огонь горит. Через мост не ехал, так при всех взвился на воздух и пе…

Тихий стук в ставню прервал слова старухи. Глаза Гали расширились еще больше. Несколько минут никто не решался заговорить. Галя судорожно сжала руки старухи и почувствовала, что эти руки были холодны и влажны, словно руки восставшего мертвеца.

Наконец старуха спросила Галю тихо и прерывисто:

— Слы-ша-ла?

— Слышала, — хотела было выговорить Галя, но новый, еще более явственный стук окаменил ее; она так и застыла с полуоткрытым ртом. Стук повторился еще и еще настойчивее.

— Постойте, постойте, бабусю; да это, быть может, тато из ратуши вернулся, — заговорила наконец Галя, овладевая собой.

— Куда ему! Еще рано!

— Ну, а может быть, все там и разошлись. Я, бабусю, посмотрю.

— Ой наделаешь беды, ой накоишь. Господи помилуй, господи помилуй, — шептала старуха, поспешно крестясь и хватая Галю за руки, но уже немного успокоившаяся Галя подошла к окну, опустила кватырку и, толкнувши ставню, высунула голову в окно. Высунула, да так и отскочила: у окна перед ней стояла высокая плотная фигура, завернутая в красный, как огонь, плащ.

— Он! Он! — вскрикнула с ужасом Галя, отскакивая и захлопывая окно.