Чешежопица. Очерки тюремных нравов

Зоновское восприятие национальных отношений столь же причудливо и изменчиво, как обожание советскими философами вождей народа. В младые годы писали: «Сталинское руководство — залог успехов Советского Киргизстана» (доктор философских наук М. С. Джунусов); ныне тот же Масхуд Садыкович советует националистам-перестройщикам руководствоваться методом Михаила Горбачева.

ВОР КАК ТАКОВОЙ

В изъятии у себе подобного есть нечто от подвига, и многие люди, как ни крутись, воры. Один увел, отбил жену у другого. Как назовешь это явление? Конечно, воровство. Правда, ему нашли другое, поэтическое определение: любовь. Они, дескать, друг для друга созданы. Воровство, осуществляемое повседневно и ежечасно — известное воплощение идеи равенства. Справедливо же — попользовался, отдай другому. Бывает, что и воры отдают что-либо даром, как бы возвышаясь над хозяйкой их души — собственностью. Воровство — профессия вечная и немеркнущая, а в условиях социализма — советского, паханского толка — она получила столь широкое распространение, что стала формой существования и повышения благосостояния масс. «Не унесешь, не проживешь», «Вор вора видит издалека» — мировоззрение зрелого, развитого, доношенного социализма.

Прогресс, как ему и положено, внес в ремесло свои особенности: раньше были обозники, ныне — автоугонщики; в прошлом — форточники, ныне — квартирные взломщики; в сейф влез — медвежатник, в карман — карманник; в госказну — партийный мафиози.

Ежели представить преступность как изящно растатуированную матрешку, то воровской мир в ней самый емкий. В ней пребывает своя аристократия и ее подданные, гордые одиночки и коллективисты, виртуозы-умельцы и просто хапуги, последних даже стыдно относить к классу воров.

Фаруху Усманову далеко за восемьдесят, он вор-карманник одиночка, за все годы советской власти своему ремеслу не изменил. Ни разу не влетел: как чувствовал «наседание», так сматывался в другие города необъятного Союза. Работает только по-ремесленному, руками, специалист по части кошельков и бумажников, не мелочится, действует без моек и шулерского подталкивания. Фарух благороден, опорожняет карманы только мужчин. На дверях не виснет, автобусы и вообще движущийся транспорт обходит стороной. Его стихия — рынки, их он знает, помнит с десятых годов, различает по вкусу и запаху: приторно-слащавый самаркандский, голосистый — нальчикский, самодовольно-поросячий — тбилисский, холодный — свердловский, вокзальный — бессарабский (киевский), разноцветный — московский. Бывал и на благовещенских, и на южно-сахалинских. На всех рынках он продает и покупает, и несет с астраханского, к примеру, с тыквой-кубанкой сумму на много месяцев житья. Ведь ему не только себя надо обеспечить, но и многочисленную семью — непутевых детей, ставших при социализме и ушедших на пенсию инженерами, агрономами, бухгалтерами. Так они и прожили в неведении о том, что их папа-травник на самом деле — карманник. Его считают продавцом мумие, собирателем трав и никому в голову не придет, что при всей трескотне о целебности этого снадобья на его продаже и сборе и месяца не проживешь. Мумие он сварил еще в тридцатых на одном хивинском кладбище из вывернутых ветром из песка всохших трупов и вот так для отвода глаз уже более полста лет продает чертово варево, советуя по крупицам на кончике ножа добавлять в кипяченую воду и размешивать серебряной ложечкой. Многим помогает.

Жиган — вор-профессионал, домушник. Восемнадцать лет отбухал за вторжение в быт граждан и экспроприацию экспроприированного. Профессиональность у него во всем: в нервности, осторожности, переживаниях — вдруг не получится, в уязвимости. Все мозги Жигана забиты недоверием к людям — не ворам. Из-за них он столько лет мытарился, столько здоровья потерял. Квартиры он вычленяет долго, продуманно. Замки щелкает, как орешки кедровые, без внешнего повреждения. Каждый вновь появившийся замок в отечестве подвергает собственному анализу. В его руках они крошатся и хрустят: в скважину вставляет вату, пропитанную заранее спиртом и, поджигает, от высокой температуры пружины лопаются и запоры сами вываливаются. Некоторые открывают постукиванием. К каждому замку свой подход — набор отмычек, ключей, зажимов, домкратиков, пилок. Войдя в помещение, сначала успокаивается (раньше бывало выкуривал папиросу и выпивал рюмку водки), садится и размышляет, не ошибся ли он в выборе. Он считает, что граждане не умны по части прятания, хотя об этом думают. Любит вспоминать трудные случаи своего ремесла, своей смекалкой гордится.