Чешские юмористические повести

Говорят, не было бы счастья, да несчастье помогло. Так вышло и на сей раз. Оба наши героя воскресли и оправились, хоть и не полностью. Когда Грознату впервые вновь обуял певческий зуд, он обнаружил, что огнь божий угодил в самое уязвимое его место — по «мосточку» и «цепочке»; короче говоря, восхитительный тенор Грознаты куда-то пропал; с той поры он уже ни разу не спел ни «Сеял я просо», ни «Когда я пас коней», ни «Взвейтесь, знамена славы», ни «Я — маленький гусар», ни даже заунывную «Кабы ведал…» И этому можно только радоваться! Жить в Цапартицах стало куда легче.

К дядюшке Ировцу судьба оказалась милосердней. Ему чуть прихватило правый бок, и замечал он это, лишь когда собирался почесать между лопатками — то есть в добром расположении духа. Правда, теперь ему уже было не дотянуться правой рукой так высоко…

Все, что позволительно добавить к нашей истории после огненной, самим богом поставленной точки, мы вполне могли бы отдать на откуп фантазии любезных господ читателей.

Итак, дар святого Флориана был отнят у дядюшки Ировца. А поелику праведник избрал слепыми орудиями своей воли трубочиста, Грознату и Буреша, староста истолковал это совершенно в духе своей эгоистической натуры. Ему и в голову не пришло, что он сам вызвал гнев прежде столь расположенного к нему патрона и благодетеля неподобающим использованием ниспосланной им милости. Вместо того чтобы обращать ее исключительно в пользу своего сословия, края и народа, дядюшка сделал власть над погодой корыстным средством для удовлетворения алчности (как нам известно, он продавал погоду даже отдельным предприятиям и группам заинтересованных лиц) и честолюбия, ради чего и вступил на шаткое политическое поприще!

Вот уж чего святой Флориан не мог предвидеть. И особенно его должны были оскорбить действия Ировца, когда тот не посовестился использовать для политической манифестации или, лучше сказать, политической интриги праздник закладки божьего храма.

А знаете, чем объяснял сам зборжовский староста гнев и немилость святого покровителя? Да просто-напросто тем, что он не распорядился обновить рельеф на шпице своего дома, как пообещал, когда в порыве благодарности опустился на колени перед изображением святого Флориана.

Упрямство Ировца зашло так далеко, что, разгневанный местью святого, он схватил банки с краской, давно уже приготовленные, но из-за мирской суеты так и не нашедшие употребления, и вместе с кисточкой намеревался выбросить их в отхожее место, причем надумал это, едва только смог двигаться. Но кисть как-никак была новая, и он решил ее сохранить — авось, еще пригодится. Зато дядюшка ощутил себя полностью отомщенным, когда обнаружил, что в носу святого Флориана на месте осиного гнезда, которое он весной в приливе нежных чувств сшиб, выросло новое — куда больше прежнего.

Тогда-то он и охнул в первый раз от боли в правой руке, старавшейся повыше почесать между лопатками. Мнение его о святом Флориане, как мы знаем, с самого начала не слишком лестное, отнюдь не изменилось к лучшему. Дядюшка Ировец по-прежнему считал себя куда сметливей.

Вервие от погоды приказало долго жить, но почетным цапартицким гражданином Ировец остался. И еще кое-что осталось дядюшке — магнит, оказавшийся столь притягательным для Грознаты, а именно — сберегательные книжки. Сумма, в них значившаяся, была так велика, что Ировец позволял себе подумать о ней лишь темной ночью, с закрытыми глазами, да еще спрятав голову под подушку.

Застраховав усадьбу в банке «Славия», а поля — от градобития, он мог теперь думать о святом Флориане что хотел!

Участь вчерашнего любимца публики его нисколько не тяготила. То, что граф взял слово назад, было для Барушки великим счастьем — ведь не прошло и года, как его, словно ребенка, начали возить в коляске! Куда больше Ировца заботило, не потребуют ли возврата денег пивовары, заблаговременно заказавшие у него морозы, чтобы иметь вдоволь льда. Плут не только взял денежки вперед, но и ни одному из них не сказал, что ему за это уже заплачено, и ежели он кому-то дал обещание, то поневоле угодит и всем прочим.