Честь

Прошло несколько секунд, прежде чем Пимби сообразила, что не узнала самого главного, и бросилась вслед за старухой:

– Вы не назвали имя!

– Какое имя? – Старуха повернулась и уставилась на Пимби, словно успела забыть, кто она такая.

– Имя, которое я должна дать своему сыну!

– О! Это имя – Аскандер.

– Аскандер… Аскандер… – несколько раз повторила Пимби, наслаждаясь звучанием этого имени.

По возвращении в Стамбул мальчика зарегистрировали в одном из регистрационных бюро. Хотя и с опозданием в несколько лет, после долгих просьб и значительной взятки его существование наконец было узаконено. Когда мальчик поступил в школу, на его бедже было написано: Искендер Топрак.

– С таким именем можно покорить мир, – часто повторяла Пимби.

К тому времени она уже выяснила, кто такой Александр Великий.

Итак, ее первый ребенок, которым она дорожила как зеницей ока, получил имя, которое по-курдски звучало как «Аскандер», а по-турецки как «Искендер». Когда семья перебралась в Лондон, для школьных учителей и товарищей он стал Алексом. Именно под этим именем он был известен заключенным и охранникам в тюрьме Шрусбери.

Султан на дереве Стамбул, 1969 год

Искендеру еще не исполнилось и семи, когда весной он убежал от человека, которого никогда прежде не видел, но о котором очень много слышал. Хотя этот человек оказался вовсе не таким, каким рисовало его воображение мальчика, он все равно внушал ужас. На носу у него красовались очки в массивной оправе, почему-то постоянно съезжавшие вниз, в губах была зажата незажженная сигарета. Еще у него была большая кожаная сумка, в которой, по слухам, хранились какие-то острые инструменты и лоскутки кожи всех его жертв.

Стоило Искендеру его увидеть, по спине у него пробежал холодок. Он пролил на рубашку клюквенный шербет, и капли алели на белой ткани, точно кровь на снегу. Искендер попытался стереть пятна, сначала рукой, потом краешком плаща. Бесполезно. Его замечательный костюм был испорчен.

Конечно, несмотря ни на какие пятна, Искендер в своем длинном серебристом плаще и шапочке, усеянной разноцветными бусинами, все равно оставался султаном. В руках он держал скипетр, отполированный до такой степени, что казался почти прозрачным, и восседал на высоком стуле с видом правителя, наблюдающего за своими подданными. Правда, для своих лет он был маловат ростом, и все стулья казались ему высокими. По его левую руку сидели четверо других мальчиков – все старше его и выше ростом и все одинаково одетые. Оглядев их с головы до ног, Искендер решил, что костюмы у них далеко не такие красивые, как у него.

Пока другие султаны поедали сладости, толкались и хихикали, Искендер ждал, болтая в воздухе ногами. И как эти придурки могут смеяться, зная, какая пытка им предстоит, вздохнул он про себя. Глаза его тревожно бегали. В комнате было множество народу, но он знал, никто не сумеет его спасти, даже мама Пимби. Она-то ни за что не станет его спасать. Все утро она проплакала, без конца повторяя, как горда и счастлива тем, что ее ненаглядный сыночек станет мужчиной. Ведь мальчик становится мужчиной именно после обрезания.

Искендер никак не мог понять, каким образом удар ножа способен сделать его мужчиной. Это была неразрешимая загадка. От тебя отрезают какую-то часть, но ты становишься больше. Искендер не мог также понять, почему взрослые твердят, что он не должен плакать. Ведь ясно, что ему будет больно. И мама уже вся изошла слезами, хотя ей-то никто не собирался причинять боль.

Краешком глаза Искендер наблюдал за человеком с кожаной сумкой. Он заметил, что левую его щеку пересекает шрам. Наверное, один из мальчиков, оказавшихся в его страшных руках, нанес рану мучителю. Это была приятная мысль, и несколько минут Искендер с упоением воображал, как вырвется из рук страшного человека, выхватит у него острый инструмент и полоснет его по правой щеке. А потом все мальчики, обреченные на пытку, победной ватагой вырвутся за дверь. Но фантазия быстро померкла, уступив место реальности. В этой реальности слепой хафиз читал Коран, какая-то женщина разносила чай и миндальную халву, собравшиеся в комнате приглушенно переговаривались, а жуткий момент неотвратимо приближался.