Честь

Колхоз «Интернационал» не впервые присылал своих представителей в «Чулпан». Это была давнишняя хорошая традиция. А в былые времена две эти деревни жестоко враждовали между собой. Случалось, деды нынешних байтиракских дедов в молодые годы, нарядившись в домотканые штаны и камзолы поверх длинных холщовых рубах, пробирались в Аланбаш к приглянувшимся девушкам, кокетливо позванивающим монистами и чулпы[16]. Аланбашцы гнали их вон и частенько разбивали им в кровь носы.

Откуда взялась эта вражда?

Аланбашцы утверждали, что некогда байтиракские богатеи поставили землемеру кадку меду да впридачу дали двух баранов, тот и прирезал Яурышкан Байтираку, хотя он якобы принадлежал искони Аланбашу. С того, мол, все и началось.

Байтиракцы же корни вражды находили в другом. По-ихнему выходило так. Давным-давно жил в Байтираке мулла. Говорил он своим прихожанам: «Аланбашцы — неправильной веры. У них на каждые сорок душ — свой бог. Там и русские, и татары, и чуваши — все перепутались, все переженились. Потому и тамошние девушки — харам, и пища — харам, всё — харам!»[17]

Этот мулла отказывался венчать, если невеста была из Аланбаша; не разрешал хоронить на байтиракском кладбище, если покойник родом был из соседней деревни.

Вот этот мулла и посеял, мол, вражду между двумя деревнями.

Как бы там ни было, Байтирак и Аланбаш помирились только при Советской власти, а окончательно — когда организовались колхозы. Подумали, поговорили по душам: у вас, мол, колхоз, и у нас колхоз, общая у нас дорога. Не к лицу соседям не в ладу жить!.. И в один из Октябрьских дней на общем праздничном пиру смыли навсегда позор дикой вражды.

С той поры стали «Интернационал» и «Чулпан» соревноваться между собой. Победит ли один, возьмет ли верх другой — обиды нет ни у кого. В конечном счете никто не проигрывал. Два колхоза ревностно трудились, в дружном состязании тянули друг друга вперед, перенимали хорошее. И джигиты уже без страха выбирали себе невест в любой деревне.

На праздники к соседям наезжали из Аланбаша и татары, и русские, и чуваши. Впрочем, и чулпановцы не отставали от своих друзей. Сколько раз в избе главы «Интернационала» Григория Ивановича они под свою тальянку отплясывали со Степанами да Мифтахутдинами, с Акулинами да Нарспи то эпипэ, то барыню или распевали песни, будоража до утра весь Аланбаш!

К приходу Тимери все уже были в сборе. На аланбашских делегатах одежда была как напоказ: отличные шубы, перехваченные кушаками, новые кожаные сапоги. Хозяевам даже почудилось, что гости, постукивая длинными батожками, вышагивают по улице особо важно, как хорошие гусаки; и будто разговаривают свысока: знай, мол, наших!..

С присущей старикам дотошностью осматривали гости хозяйство «Чулпан», переворачивали, трясли, ощупывали всё. Многое пришлось им явно не по душе.

Глава делегации — круглобородый старик с тонкими, как соломинка, усами, в подпоясанной красным кушаком желтой дубленой шубе, засунув руку в сусек, захватил с самого дна горсть семенного овса. Шевеля тонкими усами, он долго нюхал его, пробовал зерно на зуб, пересчитал, прикинул, сжимая в руке, влажность семян, потом высказал свое мнение:

— Гм... Так! На пять зерен — одна соринка. И прелью вроде попахивает!.. Ну, конечно, наш «Интернационал» такими семенами давно уже не сеет. Хотя, не знаю, может, для вас они и пригодны...

Подвыпивший, как всегда, Сайфи хотел было извернуться:

— Эти семена мы думаем... немного того... прокрутить.

Но на лице старика не появилось и тени снисхождения:

— Скажи-ка прямо, что семена к севу не готовы...

Сайфи замялся и поспешил увести приезжих в сарай, где стояли машины и другой инвентарь. Но и там было неблагополучно. Нашлись неотремонтированные плуги, у хомутов не хватало гужей, у телег — оглоблей. Старик провел пальцами по усам и озабоченно покачал головой:

— Эге-ге! Неважны у вас дела, неважны...

Он повернулся к своему старому знакомцу Тимери:

— Что это с вами случилось, ровесник? Не помнится мне, чтобы у вас такое бывало прежде...

Тимери и без того не знал, куда деваться от стыда, а тут...

— Прежде?.. Ха! Что и говорить, «Чулпану» прежде, так сказать, краснеть не приходилось... Молодежь тогда была дома, ровесник!

Не понравился этот ответ гостю.

— Молодежь, молодежь! У нас зато много молодежи! Приходите, одолжим... Нельзя так, ровесник, нельзя. Не знаю уж, кто виноват: конь ли или оглобли — для нас это дело темное, — кольнул он и без того расстроенного соседа.

Не понравились аланбашцам и лошади.

— Вконец истощены! Эге... и чесоточные есть... Не пойму, как пахоту осилите, — искренне огорчался старик.

А Сайфи все еще не хотел сдаваться:

— Не осилят кони — коров запряжем. Мы по пять коров на бригаду к упряжи обучили.

Приезжие не на шутку заинтересовались этим:

— Надо будет и нам поразмыслить. Обязательно расскажем своим, как вернемся. Запрягите-ка одну коровку, поглядим, как оно получается!..

Но лучше бы не запрягали!

Все гурьбой направились к Бикбулату, свату Тимери. Сноха Бикбулата, ладная, крепкая, как дубовая колода, Юзлебикэ, бросая шуточки да прибауточки, вывела обученную ею корову.