Честь

Мэулихэ вмиг оживилась и принялась за свое привычное дело. Она сняла крышку с казана, откуда уже давно шел дразнящий запах, и принялась разливать по тарелкам и мискам дымящийся суп. Вскоре на другом конце поляны запел пузатый медный самовар, как-то странно выглядывавший из высокой травы.

Бочку с хмельным медом доверили Шамсутдину. Он любовно поглаживал крутые бока бочонка:

— Эх, нашла-таки на человека благодать! Ну, глядите теперь в оба! Либо без Шамсутдина, либо без бочки останетесь!

Мэулихэ, засучив рукава, бегала между тарантасом и скатертью. Айсылу усердно угощала всех.

— Колхоз всегда найдет, чем угостить своих хозяев. Этот хлеб вы сами растили, этих гусей вы сами вскормили, — приговаривала она, оделяя гостей гусятиной и раскладывая на скатерти большие ломти хлеба.

Не успела Мэулихэ оглянуться, как тарелки уже были пусты. И мед оказался очень вкусным. Ради такого праздника даже Мэулихэ не заставила себя упрашивать. Как только ей поднесли ковш меду, она села поудобнее и, произнеся «бисмилла»[32], выпила все до капли.

— Ай-яй, мама, — покачал головой Хайдар. — Смотрю и дивлюсь я тебе: какой ты стала храброй!

Мэулихэ только махнула рукой: не шуми, мол, мать сама знает, что делает!

Но не успел ковш обойти круг-другой, как бочонок опустел.

— Эх, и коротка же у тебя оказалась жизнь! — проворчал Шамсутдин и откатил бочонок в траву.

У женщин, видно, накопилась уйма новостей. Разгрызая гусиные косточки, они без умолку тараторили, не слушая и перебивая друг друга.

Дед Бикмулла, изрядно захмелев, принялся расхваливать женщин:

— Да ведь их, миленьких, ни на какого мужчину не променяешь! Ведь весь колхоз на своих плечах вывозят! Если б не они, пропали бы мы с вами...

Джигит-гвардеец, рассказывая соседям что-то фронтовое, все время поглядывал в сторону Нэфисэ. А ей не давали и передохнуть. Оставив кипящий самовар, подошла и пошепталась с ней Мэулихэ; подбежала с чашкой меду Гюльзэбэр.

— У меня для тебя такая новость... такая новость... — опять раззадорила она Нэфисэ и убежала, так ничего и не сообщив.

Подоспела Юзлебикэ с гусиной ножкой и ломтем хлеба в руках и втиснулась между Нэфисэ и Сумбюль. В последнее время она заметно похудела, и круглое лицо ее вытянулось, под глазами темнели синие круги — следы бессонных ночей. Аппетитно раздирая ножку, Юзлебикэ затараторила во весь голос, не обращая внимания на то, что ее могут услышать.

— Если все время будут так угощать, мое поле в одну неделю полысеет! Пусть земля подо мной провалится, если вру! — Увидев Зинната, она толкнула Нэфисэ в бок и зашептала: — А малый-то все ходил за мной да уговаривал: «Устрой, мол, встречу да устрой!..» Все уши прожужжал. Теперь притих, не беспокоит. Должно, вот та, голубоглазая, приворожила. Ишь, глазенки-то как сверкают!..

И вправду, Гюльзэбэр так и сияла вся. То ли от крепкого меду, то ли от чего другого, но девушка, переполненная до краев какой-то радостью, заливалась счастливым смехом.

Нэфисэ ласково улыбнулась ей:

— Хорошо бы так! А для меня, вдовы, уж и то будет радость, если она на свадьбу позовет.

— А ну, взгляни мне в глаза! — приказала Юзлебикэ. Лукавую улыбку, блеснувшую из-под ресниц собеседницы, Юзлебикэ поняла по-своему. — Ай-хай, глаза-то совсем другое говорят. Язык, чего он только не скажет?!

— Вот еще, ведь я как-никак живая!

— Насчет живости, что и говорить, возражать не приходится. Вон, шутя, шутя, весь район обогнала. А чего только ты не сделаешь, если всерьез возьмешься! Уж я и то начинаю беспокоиться: как бы мне без золовки не остаться, если дела примут такой оборот. Вот увидишь, Мансуров тебя обязательно в Москву отправит. Тогда... улетела птичка — лови за хвост...

С краю, где расположились мужчины, вдруг раздался жалобный крик Шамсутдина:

— Не насытился я, уважаемое общество!

Все сразу примолкли. Кто-то смущенно крякнул, некоторые отводили глаза в сторону. Ведь это позор — не накормить досыта гостя!

Пораженная бесстыдством Шамсутдина Мэулихэ заспешила к казану посмотреть, не осталось ли там чего. Айсылу и вовсе огорчилась:

— Ой, как нехорошо получилось! Совестно-то как! — Она подошла тихонько к Шамсутдину: — Обделили тебя, что ли?

Шамсутдин сидел, поджав ноги, и довольно покачивался.

— То есть как обделили? — удивился он. — Наоборот, если подсчитать, то даже лишнее перепало...

Мэулихэ подбросила хворосту в костер.

— Подумаешь, какая забота! — попыталась она сгладить неловкость. — Иной человек действительно любит поесть. Не беспокойтесь, пока вы потолкуете, я вмиг сготовлю ему чего-нибудь.

Но Шамсутдину и ее слова не понравились.