Честь

Коля и Жоржик уже давно свернули свои удочки и впились глазами в вздрагивающие поплавки батюшкиных. Поплавок средней удочки много раз погружался в воду и снова выскакивал на поверхность. Батюшка встал во весь рост и что-то шептал словно уговаривал карася зацепиться за крючек… Вдруг резким движением он рванул удилище в сторону и вверх. В воздухе серебром сверкнул большой пузатый карась, сильно вильнул хвостом и шлепнулся в воду…

— У, своенравный какой… Все равно не уйдешь… быть тебе сегодня в сметане на сковородке… Меня не перехитришь…

Жоржик и Коля тихо шептались между собой и решили — «куда карасю с его карасиными мозгами перехитрить нашего батюшку».

Через несколько минут батюшка добыл еще двух карасей, и под конец в лодку шлепнулся огромный матерый карась, которого батюшке так хотелось видеть в сметане на сковородке.

ЛЕС

С раннего детства Жоржик как-то безотчетно любил природу, бессознательно восхищался ее красками, ее многогранным ликом, который поэты воспевают в своих стихах, писатели в прозе, а художники отображают на своих полотнах. Первые три дня в лагере, три дня привольной жизни одурманили его. Он часами смотрел на заволжские зеленые просторы заливных лугов, серебряную ленту Волги, на голубой беспредельный небосклон, багровый закат с золочеными кудрями сизых облаков, матово-розовый рассвет, постепенно окрашивающий воду реки в темно-фиолетовый, сиреневый и в блекло-розовый цвет. Здесь в лагере Жоржик впервые познал сладость первой любви. Он полюбил лес Поливны, полюбил с первого взгляда, как только вступил в зеленую сегку его беспредельного шатра. Молчаливый лес околдовал его свой загадочностью. По ночам ему снились его заросли, шопот листьев, зеленые просветы, узкие, овеянные безотчетным страхом тропинки, ведущие в глубину к незримому журчащему ручью, а утром он торопливо доедал свой завтрак, чтобы незамеченным уйти скорее в лес. Лес величаво молчал, залитый холодным утренним солнцем, напоенный смешанным ароматом земли, трав, цветов и листьев. Боясь нарушить тишину еще не проснувшегося леса, Жоржик осторожно ступал по ковру сочного зеленого моха, на который сквозь листву деревьев падали причудливые блики солнца, окрашивающие его то в серебро, то в блеклую зелень, то в нежную просинь, усыпанную мелкими алмазами росы. Какая загадочная красота покоя, думал он, продвигаясь дальше в сторону манящей розовой прогалины шиповника. Пряный сладковатый аромат цветов как наркоз туманил голову. Вправо, на опушке зеленого подлеска приютилась семья синих колокольчиков. Они повернули свои нежные головки к лучам восходящего солнца и жадно пили тепло жизни… Их синева на фоне блеклой зелени притягивала его. Он сделал несколько шагов в их сторону и пораженный остановился. Их головки, будто по команде, повернулись к нему и в своем колыхании зашептались между собой… Наверно испугались меня, подумал Жоржик, и не желая нарушать их покой, он круто повернул и стал углубляться в чащу леса, в прохладную тень густой заросли, где царила торжественная тишина. На него пахнуло горьковатой сыростью отживших листьев. Грустные пысли, однако, не надолго овладели его разумом…. У ствола огромного дерева он увидел плеяду сочных, словно покрытых зеленым лаком, листьев, а за ними, будто прячась от него, притаились маленькие, словно восковые, цветы майского ландыша. Маленький красноголовый дятел, прилепившись к стволу дерева, усиленно и часто работал длинным клювом. Насмешливо посмотрев на Жоржика черным глазком, и убедившись, что он не посягает на цветы, дятел легко развернул узор бело-черных крыльев и, искусно лавируя между ветвями деревьев, скрылся в чащу.

«Почему я не дятел?» — подумал Жоржик, грустным взглядом следя за легким полетом птицы.

«Почему у меня нет крыльев? Я бы каждый день облетал весь лес… Взлетал бы на его мохнатые верхушки и оттуда пел бы ему „песнь любви“»…

Жоржик замечтался, заслушался чириканием разноцветных птиц и опоздал к обеду. В лагере была тревога… Дядьку Щербакова послали на поиски на берег Волги, Зимин бесплодно блуждал и аукал по лесу…

— Где ты был? — подходя, строго спросил подполковник Соловьев.

— В лесу, — тихо ответил Жоржик,

— Что ты там долго делал?

— Смотрел на деревья… на дятла…

— Сам ты дятел, — гневно сказал Владимир Федорович, и вынув из кармана большие серебряные часы, добавил: — Ты опоздал на полтора часа… Иди в кухню и попроси эконома накормить тебя… Дятел!

С понурой головой Жоржик направился в сторону кухни, и до его слуха долетели последние слова разгневанного воспитателя: — Передай эконому, что твое сладкое съел дятел.

Горечь обиды овладела Жоржиком. Он не мог понять, за что он наказан без сладкого, ведь он не сделал ничего плохого, он не виноват, что любит цветы, лес, птиц, и свернув в березовую аллею, ведущую к кухне, он презрительно подумал: — Ну что может понять «петух» с его петушиными мозгами.