Честь

— Простите, Александр Александрович, я тороплюсь, — неучтиво проговорил Брагин и быстро стал удаляться от недоумевающего и восхищенного музыкой преподавателя. Он шел быстро и скоро свернул в темноту безлюдной Дворцовой улицы. Путались мысли, и с каждым шагом им все больше и больше овладевало чувство жалости к Маше. Чей-то невидимый голос настойчиво твердил — «вернись». Из ярко освещенного губернаторского дома послышались звуки рояля и, словно испугавшись их, Брагин круто повернул и направился на Венец. В саду было безлюдно — темно… ночь и деревья… Брагин опустился на скамейку. Внизу шелестом молодых листьев тихо шептались яблони. Брагин напряженно вслушивался в их говор и силился вспомнить имя сторожа, сравнившего Машу с яблоней…

— Димитрий?.. нет…

— Дорофей?.. нет…

— Давыд?.. не?…

Он поднял голову. Редкие заволжские огоньки яркими звездами земли смотрели на него.

— Михеич! — вслух сказал он.

— Михеич! — повторили яблони.

Смутная безотчетная радость охватила Брагина, теплом разлилась по всему телу… на душе стало ясно…

«Завтра к Михеичу», — подумал он. К хорошему, чистому Михеичу… Он любит Волгу… все знает… поймет его… успокоит…

ПОЧЕМУ?

Брагин провел длинную скверную ночь. Моментами казалось, что мрак ее останется на всю долгую жизнь и никогда не рассеется. Часы утомительной безсонницы рождали: хоровод мыслей, воспоминаний, угрызений совести и чувство какой-то смутной неправоты и виновности перед Машей. Он комкал подушку, ворочался с одного бока на другой и возненавидел большие стенные часы, бесстрастно отбивающие секунды и хриплым боем возвещающие ушедшие навсегда получасы и часы жизни. Он томительно ждал рассвета, нового дня, долженствующего поглотить мрак ночи, указать путь, кому отдать тяжесть своих сомнений, и позже, когда чуть заалел восток, в серо-синих тенях комнаты все чаще и чаще вставали образы мамы и Михеича. Он написал маме длинное письмо, спрашивал, как поступить дальше, и с каждой строчкой как бы освобождался от охватившей его душу тяжести.

«Поеду к Михеичу», — подумал Брагин. С ним так легко и просто. Он все знает… он поймет.

Вспомнив давнишние слова Зимина, что Михеич днем спит, а ночью ловит рыбу, он промучился день и в 5 часов вечера вышел из дома искать у Михеича правду жизни. На Дворцовой, где была лучшая биржа извозчиков, где парные с пристяжной экипажи горели блеском начищенного лака, он остановился. Брагин решил ехать в Поливну на извозчике, а там на рыбачьей лодке переправиться к Михеичу. Возницы плотным кольцом обступили его, каждый предлагая свои услуги.

— А вы, ваше сиятельство, доверьтесь Леонтию… Кто в Симбирске не знает Леонтия Кочнева? Эх, и прокачу на резвых, — с веселой улыбкой закончил упитанный возница в чистой голубой рубахе, поверх которой был одет темно-синего бархата казакин без рукавов.

— Да у него лошади опоенные, господин офицер… право слово, опоенные, — с пьяным задором выкрикнул щуплый извозчик с испитым лицом и огромным сизым носом.

— Чего брешешь… Сам ты опоенный, — зло огрызнулся Леонтий, подскочив к своему экипажу, запряженному парой рослых, рыжих коней.

— Хорошо, Леонтий… В Поливну, там подождать час, полтора и обратно…

— Не извольте стесняться, доставим по первому разряду, — радостно ответил Леонтий, легко вспрыгнув на козлы. Истомленные солнцем, лошади встрепенулись, навострили уши. Брагин опустился в нагретый солнцем экипаж, мягко загремевший резиновыми шинами по булыжникам

Дворцовой улицы. Через квартал лошади почувствовали асфальт главной улицы. Леонтий строже натянул вожжи, коренник задрал голову, расправил бока и вложился в размашистую рысь. Обдало запахом конского пота. Равномерное цоканье подков все учащалось, пристяжная неохотно перешла на галоп.

— Лошадь, прекрати! — послышался резкий окрик Леонтия и экипаж на полном ходу пронесся мимо неожиданно вывернувшегося из-за угла извозчика, на исхудалой и измученной, как он сам, лошади. Брагин улыбнулся. Ему понравился окрик Леонтия — «лошадь, прекрати».