Честь: Духовная судьба и жизненная участь Ивана Дмитриевича Якушкина

Но вернемся к темам, непосредственно связанным с сюжетами книги. Можно ли не принимать во внимание то очевидное обстоятельство, что уже сама по себе версия (пусть даже только версия) последовательности и сути событий на Сенатской площади — тоже, что там ни говори, общественно-исторический факт, факт определенного направления в развитии нашей общественной мысли, что она не «просто так» Якушкиным «из головы взята», что она связана, несомненно, с определенной концепцией декабризма, которую разделял, вырабатывал или к которой склонялся, тяготел Якушкин; можно ли вместе с тем не понимать, что было бы опрометчиво, пожалуй, принципиальное принятие Герценом именно «якушкинской» точки зрения в качестве едва ли не исходной для него, Герцена, в истолковании феномена декабризма, «списывать» за счет либеральных «умствований» последнего. Ведь исключительную гражданскую ответственность и идеологическую честность Якушкина никто и никогда не мог поставить под сомнение; ведь то обстоятельство, что сам Якушкин отсутствовал в роковой час на Сенатской, имеет для него, как современника событий, не только отрицательную, но и некоторую положительную сторону, создавая известный эффект «дистанции объективности» и побудив его по истечении известного времени, когда прошли шок и аффектация, как бы восстановить все, что было, суммировав и обобщив, оценив самые разнообразные впечатления самых разных участников и непосредственных свидетелей исторического события. Как пишет сам Якушкин в своих «Записках», еще в Чите, когда декабристы-каторжане жили все вместе (за исключением тех, естественно, которым сразу же были назначены другие места отбытия каторжных работ или поселения), «очень часто речь склонялась к общему нашему делу, и, слушая ежедневно частями рассказы, сличая эти рассказы и поверяя их один другим, с каждым днем становилось все более понятным все то, что относилось до этого дела, все более и более пояснялось значение нашего Общества, существовавшего девять лет вопреки всем препятствиям, встречавшимся при его действиях; пояснялось также, — добавляет Якушкин, — и значение 14 декабря…» Да и позже, вплоть до 1854 года, когда рукопись «Записок» была выполнена под диктовку отца старшим сыном Якушкина Вячеславом, Якушкин, безусловно, не раз обсуждал все происшедшее с другими ссыльными декабристами… В ряде позднейших работ все получалось как-то так, что дело шло по линии уличения Якушкина в «неточностях», которые ему, впрочем, извиняли по причине его отсутствия на площади. Оказывалось, к примеру, что не во столько-то часов с минутами такая-то часть должна была присоединиться к стоявшим уже на площади, а во столько-то; что в такое-то время произошла не такая-то путаница у восставших, а иная и что ветер в это время дул с иной стороны и т. д. Выстраиваются все более и более точные в деталях макеты-муляжи развития событий, эти макеты все более становятся похожи на какие-то заводные механизмы, в которых одни колесики цепляются за другие, крохотные шестеренки приходят в действие, солдатики идут, бегут, строятся, офицеры и некие люди в штатском размахивают руками, вдруг вспухают белые облачка выстрелов, генерал валится с коня, зажимая рукой рану в боку, потом начинает уже темнеть, мороз усиливается… И все портится. И снова словно бы заводится какой-то механизм, снова все приходит в движение — солдатики бегут, офицеры размахивают, генерал валится с лошади, начинает темнеть, и все опять портится. И люди вновь начинают отлаживать макет, вновь начинают перебирать в нем все винтики, гаечки и шестереночки, выискивая, на чем же все испортилось, на чем же все сорвалось, куда попала та «соринка», которая и помешала всему событию развиваться и дальше наилучшим образом. Такой «соринкой» считается, к примеру, то Трубецкой, то потом Якубович. Но в основе лежит один и тот же сакраментальный вопрос: почему «палили» те, а не иные, почему, короче говоря, декабристы так и не «палили», когда стоило бы им самим только начать «палить» — и дело было бы сделано, все пошло бы правильно. Короче говоря, надо было «палить» — и все тут… Конечно, сводя в одну страничку содержание достаточно пухлых и обстоятельных трудов, посвященных означенным событиям, я поневоле схематизирую дело, но не меняю сути: «Надо было палить!»

«…Наверное не вспомню, чтобы Якушкин вызывался исполнить злодеяние, но сие могло случиться, ибо кроме его тогдашней пылкости, мне известно, что он тогда имел горе, тяготился жизнию, желал умереть. — Но ненависть ему была чужда… При всех наших совещаниях было напоминаемо непременным условием, что ни в каком случае цель не освящает средства».

Из показаний Фонвизина