Честь и бесчестье нации

Исполнение симфонии, пишете Вы, оказалось под угрозой. Накануне Кирилла Кондрашина, взявшегося дирижировать, "вызвали куда-то "наверх" и сказали, что не разрешат исполнение, если в тексте не будет упоминания о русских и украинских жертвах…". Вы негодуете: "Это было грубым бестактным вмешательством…" Вы беззащитны, Вас вынуждают капитулировать: "Что оставалось делать? Я с ходу (!) написал четыре строки:

Я здесь стою, как будто у криницы,
Дающей веру в наше братство мне.
Здесь русские лежат и украинцы,
С евреями лежат в одной земле".

Таким образом Вы, Шостакович и Кондрашин оказались жертвами самого бесцеременного административного насилия, ультиматума. "Не могу сказать, что эти строки поэтически что-то добавляют к стихотворению. Но они ничего не меняют в стихотворении", — рассуждаете Вы. Конечно, ни уподобление братской могилы чистому роднику, ни такая рифма, как "мне — земле", ничего и не могут добавить поэтически, но весьма существенно изменилось содержание: раньше речь шла только о евреях, а теперь — не только. Вы называете эти строки компромиссом, на который вынуждены были пойти под принудительным давлением. Но совершенно непонятно, почему Вы так сопротивлялись этому, — ведь знали же, что действительно рядом с евреями лежали русские и украинцы. Простое упрямство?..

Ваша трудная судьба осложнялась еще тем, что Вы, как уверяете сейчас, перечили Хрущеву, спорили с ним, иной раз даже прямо-таки сажали его на место. Но вот что Вы говорили согласно проклятой стенограмме проклятого 1962 года: "Я человек самоуверенный. Меня трудно в чем-либо переубедить. Пока я сам внутренне не убежден, я никогда не переделаю, кто бы меня ни уговаривал". Так же говорил, кажется, Данте. Очень достойно. Дальше Вы сказали: "Но после большой речи Никиты Сергеевича, где, в частности, был разговор о моем стихотворении "Бабий Яр", я вернулся к себе домой и заново перечитал это стихотворение, заново продумал все высказывания Никиты Сергеевича". Вот ведь как! А ныне кое-кто говорит, будто Хрущев ничего не понимал в литературе.

"Пересмотрев это стихотворение, я увидел, что некоторые строфы субъективно правильны, но требуют какого-то разъяснения, какого-то дополнения в других строфах". Что ж, тут кое-что совпадает с тем, что мы уже знаем, только там это говорили другие, а теперь — сам автор.

Как трогательно дальше: "Я просто счел своим моральным долгом не спать всю ночь и работать над этим стихотворением". Особенно замечательна концовка данного фрагмента речи: "Это было сделано не потому, что мне сказали, дали указание, никто меня не заставлял прикасаться (даже прикасаться! — В. Б.) к этому стихотворению. Это было моим глубоким убеждением".

Разумеется, тут возникает множество вопросов. Был ли шовинистом Хрущев, если критиковал "Бабий Яр"? За что грозили Мравинскому и Гмыре антисемиты, коли Вы сами заблаговременно переделали текст? Зачем предъявляли Шостаковичу и Вам ультиматум, вызывали Кондрашина "наверх", когда после Вашей бессонной ночи в этом не было никакой нужды? "С ходу" ли сварганили Вы на потребу начальству четыре строчки или по глубокому убеждению действительно работали над улучшением текста от зари до зари? Наконец, знаете ли Вы, что причиной утраты памяти (амнезии) нередко бывает так называемая "собачья старость", т. е. старость, внезапно постигшая человека в расцвете лет?

Наперегонки с Собакевичем

Создается впечатление, Евгений Александрович, что "Бабий Яр" Вы считаете главным произведением своей жизни. И потому именно через него с упорством известного красавца жука тащите в свою "Кучу" еще и великого Шолохова. Вы делаете это, прямо скажу, удивительным образом.

Например, пишете, что "в разгар "дела врачей" и антисемитского шабаша" вокруг него Шолохов выступил "с шовинистическим призывом отменить псевдонимы"; что к тому же "он издевательски назвал повесть Эренбурга "Оттепель" "Слякостью"; а кроме того, Вас коробит "искусственность образов большевиков" в "Тихом Доне", и Вы допускаете, что "их написал кто-то другой, а не Шолохов". Словом, перед Вами был шовинист, антисемит, гонитель Вашего любимого писателя, да еще вроде бы и плагиатор. Все предельно ясно, но и это еще не конец. Вы пишете, хоть и предположительно, но все же достаточно мерзко: "Может быть, будучи сам под страхом ареста, он совершил однажды преступление против нравственности, присоединившись к призывам типа: "Если враг не сдается, его уничтожают".

"Может быть…" Отвлеченно рассуждая, в этом мире возможно все. Может быть, в консорциуме "Апрель" кто-то регулярно совершает преступление против нравственности, каждый месяц обирая его кассу? Может быть, чтобы напечатать такую статью, как "Навозная куча", надо сунуть кому-то из начальства взятку? Может быть, Магда Геббельс в страшной суете крушения рейха не успела умертвить 30 апреля 1945 года вместе с другими своими детьми одного из сыновей? Все возможно!..