Честь и долг

"Итак, хорошо известно и, слава богу, еще действует то обстоятельство, что политическое прошлое сэра Уинстона приводит в негодование его старых партийных товарищей. Милый Уинни никогда и ничего не делает наполовину. И когда он вышел из своей партии и осудил свои прежние взгляды, его сарказм еще долго давал себя чувствовать — когда начался разгром консерваторов, он неблагородно открывал по ним ураганный и смертельный огонь. Даже когда была объявлена война и опасность вынудила все партии к примирению, консерваторы не могли забыть или простить перехода Черчилля в лагерь их врагов. Если бы он оставался лояльным членом той политической семьи, в которой вырос, его неудачная идея с Дарданелльской операцией была бы оставлена без внимания и другая жертва выдана народу для утоления его гнева. Но ошибки Черчилля помогли консерваторам наказать его за измену. Кнут для Уинни был сплетен из тех оскорблений, которые он бросал сам когда-то, но им размахивали не мстители, а верные долгу патриоты…"

Премьер достал чистый лист бумаги и записал этот эпитет «кнут», "не мстители, но верные долгу патриоты". Затем он вложил листок в папку, где собирал мысли для будущих мемуаров.

И снова его думы повернулись к Черчиллю.

Все признают, что Черчилль — человек блестящий и талантливый, смелый, неутомимый работник. Но, спрашивается, почему, несмотря на это, у него больше поклонников и меньше сторонников, чем у какого бы то ни было другого политического деятеля Англии? Почему сэр Уинстон не вызывает и еще менее умеет сохранить за собой привязанность какой-либо группы людей, общины или города?

Наверное, объяснение в том, что ум Черчилля, представляющий собой мощный механизм, имеет какой-то непонятный дефект, который мешает ему всегда действовать искренно. И когда этот механизм начинает работать с неисправностью, сама его сила приводила к катастрофе не только его самого, но и тех людей, с которыми он работал. Вот почему все чувствуют себя весьма нервно, работая с ним.

"Вот почему с ним надо держаться осторожно, очень осторожно! — решил Ллойд Джордж и потянулся за своей трубкой, лежавшей в пепельнице. Премьер привычно сунул чубук в рот и поднялся — напольные часы фирмы Нортон пробили одиннадцать. Вот-вот должны появиться Мильнер и Черчилль. Беседа предстояла важная — о судьбах империи, Ллойд Джордж уже почти настроился на нее. Вначале он решил принять гостей здесь, в своем личном кабинете, но передумал: большой разговор требует и соответствующей обстановки. Премьер решил перенести его в зал заседаний кабинета. Поднявшись от стола и застегнув на верхнюю пуговицу визитку, Ллойд Джордж энергичными шагами отправился в зал. Он любил это помещение и все девять лет, которые судьба подарила ему быть в этом зале на разных креслах, мечтал только об одном премьерском. Теперь фортуна в лице истинных хозяев Британии посадила его и на это место посередине стола, вручила изящный деревянный молоточек заморского, колониального дерева, стуком которого объявлялось принятие решений.

С председательского места зал выглядел не так, как прежде с министерского. Новое величие появилось в нем, хотя он и остался весьма скромным, лишенным помпезности. Стены — там, где они свободны от книжных шкафов, — белые. Этот цвет принял теперь для Ллойд Джорджа символ торжественности. Четыре коринфские колонны подпирают по углам высокий потолок. В камине ярко пылает огонь, прогоняя январскую стужу. На каминной доске — бронзовые часы; выше них — портрет первого хозяина Даунинг-стрит, 10, лорда Уолпола.

Подле камина — ведерко красной меди, полное угля.

Ноги премьера бесшумно ступают по темному ковру, он подходит к стоящему в центре зала длинному столу, покрытому зеленым сукном. Вокруг стола стулья из красного дерева, против каждого стула на скатерти — бронзовая литая чернильница со стальным шеффилдским пером. Против кресла премьера лежит деревянный молоточек. Ллойд Джордж окидывает взглядом комнату — по углам стоят удобные кресла. На одноногих, словно цветок кувшинки, столиках лежат журналы…

"Пожалуй, лучше сидеть не за столом — будет очень официально, а расположиться в креслах — лакеи подвинут их поближе…" — решает премьер.

15. Петроград, декабрь 1916 года