Честь и долг

Звучат стихи псалмов, после каждого под своды церкви вместе с фимиамом уносится троекратный припев "Алилуйя!". И опять символика вместе со словами молитв будит в царе веру в то, что спасение и блаженство посылается людям только за исполнение воли божией, за хождение по заповедям божиим, а не по стопам нечестивых…

"Проклятый Родзянко, — думает Николай. — В который раз лезет со своими всеподданнейшими докладами о якобы грозящих беспорядках, просит, даже требует удаления Протопопова, который один и есть вернейший и преданнейший слуга… Предлагает разные сомнительные меры. Хорошо я ему сказал: "Я сделаю то, что мне бог на душу положит". Нет, надо не прервать на время заседания Думы, а совсем распустить ее… Поручить написать манифест об этом надо Маклакову… Как это Родзянко сказал о нем на мои слова, что этот по крайней мере не сумасшедший, — "совершенно естественно, потому что сходить не с чего". Да-а. Надо крепко обдумать весь план дальнейших действий… А прежде всего надо Петроград с окрестностями выделить из Северного фронта в Особый военный округ и наделить его главнокомандующего чрезвычайными полномочиями… Пожалуй, надо поторопиться! Очень тревожные известия докладывает Глобачев…"

Прошла малая ектенья, прозвучали покаянные псалмы. Священник вышел к народу, кадит иконостас, клиросы, молящихся и весь храм. Хор сладко поет ветхозаветные стихи: "Изведи из темницы душу мою…"

— …Не уклони сердец наших в словеса или в помышлениях лукавствия: но избави нас от всех ловящих души наша… — доносятся благолепные слова до слуха Николая Романова, но мозг его, разбереженный мрачными мыслями, уже не приемлет сказочности происходящего, а ищет выхода из реальности, доложенной начальником Петроградского охранного отделения генералом Глобачевым. Хорошая память Николая выталкивает словно на поверхность из клубов фимиама, источаемых кадилом, неприятные факты:

"Настроение в столице носит исключительно тревожный характер. Циркулируют в обществе самые дикие слухи, как о намерениях правительственной власти, в смысле принятия различного рода реакционных мер, так равно и о предположениях враждебной этой власти групп и слоев населения, в смысле возможных и вероятных революционных начинаний и эксцессов… Одинаково серьезно и с тревогой ожидают, как разных революционных вспышек, так равно и несомненного якобы в ближайшем будущем "дворцового переворота", провозвестником коего, по общему убеждению, явился акт в отношении "пресловутого старца".

"Неужели прав Глобачев, когда делает вывод, что политический момент напоминает канун 905-го года? Хм-хм. А дальше он писал: "…как и тогда, все началось с бесконечных и бесчисленных съездов и совещаний общественных организаций, выносивших резолюции, резкие по существу, но, несомненно, в весьма малой и слабой степени выражавшие истинные размеры недовольства широких народных масс страны…"

"А дальше что там было у Глобачева? Ах, да, о либеральной буржуазии. Она, видите ли, верит, что правительственная власть должна будет пойти на уступки и передать всю полноту своих функций кадетам как части Прогрессивного блока, и тогда на Руси "все образуется". Левые же будто бы утверждают, что наша власть на уступки не пойдет, чем неизбежно приведет к стихийной и даже анархической революции.

"Вижу, господа, вижу, что творится… — размышляет Николай Романов под слова молитвы. — Но колея, проложенная господом, ведет меня прямо против вас, окаянные. Вот погодите! Ежели теперь через болгарского посланника Ризова в Стокгольме удастся договориться с Вилли о сепаратном мире, я выброшу в корзину для бумаг приказ, который мне подсунул двенадцатого декабря молодой Гурко, что, дескать, следует воевать вместе с союзниками до победы, и издам манифест… Как милые проглотят замирение все эти «блоки», а затем в нагайки их, в Сибирь!.. Слава богу, моя гвардия и армия не затронуты этой скверной… Добрый Алексеев скоро вернется из отпуска, наверное, он кое-что понял, и не будет теперь якшаться со всеми этими гучковыми… Но надо опасаться англичан!.. Надо сказать Протопопову, чтобы внимательно смотрели, с кем завязывает связи и кого обхаживает этот мерзкий старикашка Бьюкенен. Но виду нельзя подавать, что я знаю их богопротивные планы нарушить святой порядок на Руси! Не бывать конституции! Побольше бы верных людей, таких, как Протопопов, как князь Голицын… Господи, благослови и услыша мя!"

Под влиянием привычной и праздничной атмосферы всенощной тревоги Николая постепенно рассеиваются, мысли текут по божественному руслу.

"Все в воле божьей! — богобоязненно подумал Николай и снова утвердился в своем неисправимом фатализме. — Бог даст, все устроится и в Петрограде, и на фронте, и с союзниками…"

23. Петроград, январь 1917 года

Все эти дни Сухопаров думал о Монкевице. Он понимал, что для разведки генерал — конченный человек. Может, он и не осознавал, но его крепко держали в руках англичане. Сухопаров верил в искренность слов своего сослуживца, когда тот говорил о любви к прекрасной англичанке. Но что за англичанка? Любовь ли это?