Честь и долг

Соколов в своей шеренге был восьмым. Царь сначала переговорил с Сергеем и Георгием Михайловичами, стоявшими ближе, затем двинулся вдоль строя.

Пока царь не спеша приближался к нему, Алексей мог близко рассмотреть того, кому присягал, словно Отечеству, "не щадить живота своего". Николай Александрович Романов не вышел ростом и статью. Довольно правильные черты лица его нельзя назвать красивыми, а желто-табачный цвет бороды и усов с рыжиной выглядели просто крестьянскими. Довольно толстый нос, а голубые невыразительные глаза, лишенные интереса и мысли, казались просто каменными.

В душе у полковника Соколова не шевельнулось ничего святого, не поднялось трепетного волнения, когда самодержец подошел к нему. Алексей поймал себя на мысли, что он уже иначе, чем четыре года назад, когда впервые представлялся ему, смотрит на этого человека.

"Вот я и лишился иллюзий!" — отметил мысленно Алексей, внешне еще больше подтянувшись и браво выпятив грудь с многочисленными военными наградами.

Царь остановился подле полковника, в каменных его глазах можно было уловить вопрос.

— Помощник генерал-квартирмейстера штаба Западного фронта полковник Соколов! — отрапортовал Алексей Алексеевич.

— Помню, гусар, тебя и твою победу на конкур-иппике в двенадцатом году, — сказал царь с глупой улыбкой. Или она только показалась такой Алексею теперь? Громадные длинные брови Николая еще больше поднялись в вопросе:

— А где знаки ордена Белого Орла, который я тебе пожаловал тому два месяца назад за храбрость? — уставился он на ордена Соколова.

Алексей не ожидал такого поворота, но нашелся и сказал истинную правду:

— Ваше императорское величество, знаки ордена купить я не посмел, а казенные еще не прислали!..

Царь полуобернулся к Фредериксу, следовавшему за ним по пятам:

— Распорядитесь!

И затем, без перехода, вновь поднял глаза на рослого Соколова:

— Поздравляю тебя генерал-майором!

Соколова точно молния ударила, он онемел. Мгновение длилось вечность, пока Алексей пытался вспомнить какую-либо формулу благодарности. Наконец застрявшие в памяти откуда-то слова: "Повергаю глубокую благодарность за высокомилостивую оценку моей работы!" — вырвались из его уст.

Государь, казалось, и не ждал их. Он подал наконец свою руку, слабо ответил на пожатие Соколова и перешел к французскому представителю при штаб-квартире российской армии, однорукому генералу По.

Фредерикс тоже поздравил Соколова. Только теперь Алексей понял, что имел в виду старая развалина, когда столь долго плел что-то об орденах и наградах. Министр намекал на то, что Соколов мог бы и сам купить знаки ордена, коль скоро о награждении было объявлено, а не ждать, когда они поступят к нему за казенный счет.

Шествие царя вдоль строя продолжалось. Гофмаршал князь Долгоруков шел за министром двора и указывал по карточке, которая белела у него в руках, кому куда сесть. Место царя отмечено в ней красными чернилами, словно кровью.

Соколов еще не пришел в себя от неожиданности, как оказался за столом между двумя генералами, судя по свитским вензелям, членами императорской фамилии.

Сложные чувства бурлили в его душе. Конечно, это была радость, ибо какой солдат не мечтает стать генералом. Он давно уже понял, что присягал на верность Отечеству, а не лично царю, но элементарное чувство человеческой благодарности оттеснило на время убеждение, что император — просто ничтожество, неспособное не только руководить огромным и великим государством и его народами, но не поднимается своим уровнем мышления выше батальонного полковника Преображенского полка. Вместе с жалостью к России, имевшей во главе этого упрямого и недалекого солдафона, испытывавшего вредное влияние жены, недобросовестных советчиков, покровительствовавшего разным проходимцам, звучала еще в душе Алексея привычная нота послушания начальникам, нота верности долгу, верности символам государственной власти знамени, гербу, гимну… Соколов сознавал, что он служит в армии хотя и формально, но предводительствуемой этим лицом, в его руках сосредоточена огромная самодержавная власть, символом которой он является в глазах 150 миллионов своих подданных.

Соседи по столу не донимали новоиспеченного генерала вниманием, а он сам, боясь нарушить придворный этикет, не сказал им ни слова, лишь механически отмечал атрибуты царского завтрака. Его смущали вина, наливаемые лакеями в солдатской форме в четыре серебряные с позолотой стопки, стоявшие у каждого прибора. Скрывая чувства, бушевавшие в его душе, Алексей остерегался много пить вина, опасаясь сделаться излишне разговорчивым. Он с нетерпением дожидался окончания завтрака, боясь, что царь или кто-либо еще вновь обратит внимание на него. Однако «августейший» хозяин, по правую руку от которого сидел Алексеев, а слева — великий князь Михаил, бесконечно моловший какой-то гвардейский анекдот, слава богу, больше и не посмотрел на Соколова.