Честь и Долг

В каждой комнате и в каждом зале бушевал свой митинг. Но странное дело, под сводами российского парламента пока еще не прозвучали лозунги о конце войны. Наоборот, депутаты Думы призывали к победе над германцами, к умножению усилий свободного народа. Швейцары и служители, прижатые толпой к стенам, неодобрительно взирали на грязь и разор, принесенные народом. Паркетные полы изящных рисунков, натертые воском и блестевшие как стеклышко, сразу были затоптаны десятками тысяч сапог, махорочный и табачный дым поднялся словно туман к расписанным плафонам потолков. Оставался нетронутым лишь один «кабинет Родзянки» — просторная комната с зеркалом во всю стену. Но и сюда, в обиталище лидеров «общественных» сил, долетают звуки «Марсельезы». В Екатерининском зале непрерывно играет военный оркестр, гул митингующих голосов, дружное «ура!» особенно отличившемуся оратору…

Настя случайно открыла дверь в эту комнату и увидела сидевших на красных шелковых скамейках вдоль стен людей. Выражение их лиц ничего доброго революции не предвещало. Злоба, ненависть, страх перед восставшим народом явственно читались в глазах, обращенных к двери. С чувством гадливости, словно она прикоснулась к чему-то скользкому и мерзкому, закрыла Анастасия дверь.

А за этой дверью в тот момент шло бесконечное заседание так называемого Временного комитета Государственной думы. Со всех сторон к нему сходились вести о том, что старой власти больше нет, что войска и чернь взбунтовались, что новые тысячи солдат и рабочих подходят к Таврическому дворцу, чтобы услышать руководящее слово «народных избранников»… Что вообще все — за Государственную думу, как символ сопротивления царизму. Громкие слова лились потоком в «кабинете Родзянки», и у господ, собравшихся там, эти слова рождали уверенность в своих силах. Предлагалось множество законопроектов и прокламаций, но первым обращением Временного комитета Государственной думы стал призыв к рабочим и солдатам сохранять в неприкосновенности заводы, фабрики и прочее. Время от времени кто-то из них выходил, чтобы произнести речь перед народом, заполнившим дворец и площадь перед ним.

Но в то же самое время господам из «общественности» казалось, что их окружает революционная трясина, которая вот-вот засосет и их, и царскую власть, и все состоятельные сословия. Иногда в этой угрожающей субстанции они видели и какие-то кочки. Шульгин назвал их «кочки-опоры», на которых нельзя стоять, но по которым — с одной на другую — особенно лихо перебегал, чтобы не остановиться и не утонуть, Керенский.

Какие-то вооруженные люди появлялись и хотели его слушать, исполнять его приказания. Фигура Керенского благодаря этой вооруженной, хотя и зыбкой опоре вырастала, затмевая собой всех остальных деятелей. Это не были ни полки, ни какие-либо организованные части. Такие части бились сейчас на улицах против полицейских засад и пулеметов, отворяли двери тюрем и арсеналов, шли вместе с рабочими занимать заводы, телефонную станцию, вокзалы, склады оружия и продовольствия.

— На революционной трясине, привычный к этому делу, — говорил Шульгин своему другу Маклакову, — танцует один Керенский… Почему именно его ищут, спрашивают: что делать? как защищать революцию?!

…Толстый Родзянко сидел в своем кресле, вцепившись в подлокотники руками, как будто его уже силой стаскивали с поста председателя Думы. Свисавший над воротником жирный затылок налился кровью так, словно удар вот-вот хватит этого человека с властным выражением лица, украшенного густой холеной бородой и усами.

Он поворачивался из стороны в сторону и все допытывался у депутатов, окружавших его, бунт или не бунт происходит в империи.

— Я не желаю бунтовать. Я не бунтовщик, никакой революции я не делал и не хочу делать, — твердил он, словно оправдания могли остановить грозный поток, ежесекундно вливавшийся в Таврический дворец. — Если революция и сделалась, то именно потому, что нас не слушались… Ни его величество государь, ни это проклятое чудовище, имя которому — русский народ… Против верховной власти я не пойду, не желаю идти! Но что делать?! Ведь правительства нет! Делегации рвутся сюда со всех сторон. Спрашивают, что делать?! Как же быть?! Отойти в сторону?! Оставить Россию без правительства?! Есть же у нас долг перед родиной!..

— Берите, Михаил Владимирович, берите власть! — неожиданно горячо, что не вязалось с его внешней апатией, воскликнул Шульгин. — Берите, как верноподданный… Берите, потому что держава Российская не может быть без власти… И если министры сбежали и их с собаками теперь не разыщешь — то должен же их кто-то заменить?! Ведь сбежали?.. Или нет?

— Они арестованы! — сообщил Керенский, возникший неизвестно откуда. Но я сказал гражданам новой России: Дума не проливает крови! Я дал им лозунг! Они теперь никого не убьют!

На мгновение Керенский замолчал, по привычке сгорбившись, а затем вновь расправил плечи и уже без патетики спокойно добавил: