Честь и лукавство

В мае к нам приехали погостить тетушка с графом Лонгбриджем, а за ними вернувшиеся из путешествия Питер и Розмари, как раз ко второй годовщине моей свадьбы. По этому случаю был устроен небольшой бал, я много танцевала, стараясь не вспоминать о несравненном партнере, украшающим сейчас зал где-нибудь на виа дель Корсо.

Розмари сообщила мне новость – ее сестрица решила принять предложение барона Морланда, а теперь и графа Метлофа, и свадьбу назначили на первое октября – время, когда в столицу съедется вся знакомая знать. Я была рада, что не смогу присутствовать на этой свадьбе, ибо шафером на ней должен стать герцог Россетер. Даже странно, как Аннабелла согласилась на это. Очевидно, она хотела показать, как мало значит для нее какой-то герцог, рассеять слухи о том, что была отвергнута им, и сделать вид, будто сама покинула герцога ради барона.

Розмари шепнула мне, что она сама, кажется, ожидает появления новой ветви графов Лонгбриджей. Это известие еще больше сблизило нас, и мы постепенно превратились в двух матрон, говорящих только о чепчиках и распашонках. Это превращение порадовало меня, ибо в одиночестве я гораздо больше думала бы о безвозвратно ушедшем, а не о будущем. Мы побывали у Лонгбриджей, потом снова вернулись в Эммерли, где я всегда чувствовала себя дома.

Мой живот становился совершенно неприличным, и с той же скоростью поправлялось здоровье моего супруга. С каждым днем он словно молодел, и местный врач, смотревший нас обоих, не мог узнать своего пациента.

– Передо мной словно другой человек, у которого никогда не было болезни сердца, только легкое недомогание, – восклицал он, взмахивая пухлыми ручками в такт словам. – Сударыня, почему же вы ждали целых два года, прежде чем подарить мужу наследника и тем самым вернуть ему молодость и здоровье?

В ответ на эти упреки я только краснела и отвечала, что на все воля Божья.

Весь день я старалась посвятить всевозможным занятиям, чтобы не скучать и не предаваться грустным размышлениям. Однако ночью мои воспоминания и сожаления возвращались ко мне в виде снов, и я часто просыпалась в слезах, не в силах отогнать образ Уильяма, стоявший перед глазами.

Как благородно он оставил меня – ни слова упрека, только бесконечная грусть, и как жестоко я обошлась с ним, поправ его любовь и искренность. Что с ним теперь? Пустился ли во все тяжкие, стараясь забыть об обиде в вихре удовольствий, или слоняется по развалинам римского Форума, предаваясь меланхолии? Со временем герцог, конечно, устроит свою жизнь должным образом, но горькие воспоминания могут отравить его радости и наложить отпечаток на его характер, как это произошло с моим супругом. Дай бог, чтобы Уильям не тянул с женитьбой столько лет, и тогда жена и дети смогут утешить его и отвлечь от мыслей о неудаче в любви.

Я была уверена, что не перестану любить его, но постараюсь оставить этой любви только самый маленький кусочек своего сердца, отдав остальную часть моей семье. Нежная грусть заменит горечь, одна-две слезинки – бурные рыдания, а милый детский лепет – страстные признания.

Я старалась думать только о том, что полезно для ребенка, и поддерживать в себе ровное, спокойное настроение. Хорошая погода и внимание близких способствовали этому, и к началу сентября я вспоминала Уильяма не чаще пяти-шести раз в день.

Появление малыша ожидалось в первых числах октября, но я просила мужа держать новость в тайне до самого Нового года. Мне не хотелось, чтобы Россетер узнал об этом событии и начал о чем-либо догадываться. Его отъезд в Европу общество сочло проявлением стыда из-за поведения с Аннабеллой, и я была рада, что его имя не связывают с моим, и желала этого и впредь, ради себя и ради него.

Мы с супругом решили этой зимой не ездить в столицу, а провести ее с близкими в Эммерли. Матушка оставалась со мной, тетя собиралась прибыть к родам, а остальная часть семейства Лонг-бриджей планировала приехать к нам на Рождество и дождаться родов Розмари, которые должны были случиться в середине января.

Все произошло так, как было задумано, и третьего октября я произвела на свет сына, как будто нарочно в подарок к своему совершеннолетию. Мои муки не показались маменьке очень сильными по сравнению с ее собственными при моем появлении на свет, однако я сочла их значительными и не стеснялась кричать и возмущаться несправедливостью женской судьбы. К счастью, после родов я оправилась неприлично быстро и уже через неделю уплетала торты на вечере по случаю дня рождения нашего малыша.

Младенец был подобающе пухл и смешон, однако мои родственники в один голос твердили, что он просто прелесть и другого настолько красивого и здорового ребенка они не могут припомнить, несмотря на богатый жизненный опыт.