Честь и мужество. Рассказы о милиции

Они вышли из главного корпуса и немного прошлись по аллейке.

— Присядем? — предложил Бибишев.

Миша молча пожал плечами. Можно и присесть. Чего надо этому усатому? Ну, поиграли в пинг-понг. Ну, дал ему закурить…

— Миша, — жестко сказал Бибишев, закидывая руку за спинку скамейки и корпусом поворачиваясь к Золотавкину, — а я ведь за тобой. Смотри! — Он протянул к глазам юноши раскрытое удостоверение. — Уголовный розыск. Разговор к тебе серьезный.

Это был удар по-боксерски, не то что ракеткой по мячику. Губы у Миши задрожали, веснушки стали темнее. Он затянулся сигаретой, закашлялся, швырнул окурок в газон.

— Какой… разговор?..

— Я думаю, полезный у нас будет разговор. — Володя старался говорить бесстрастно. — Дней десять назад ты угнал «Жигули». Где, у кого, в какое время суток — могу сказать, если угодно. Ты угнал их не для того, чтобы покататься. Тебе заплатили за это триста рублей. И ты их получил на почтамте, как у вас было условлено. Как видишь, мы знаем главное. Осталось уточнить детали. Тебе, Миша, человеку неглупому, должно быть ясно, что отпираться — только себе вредить. Мы уверены, что кто-то втянул тебя в свои махинации с машинами, и знаем, что ты пешка в чьей-то игре. Я предлагаю вариант: ты рассказываешь мне все детали, а я характеризую твое признание следователю как добровольное. Если ты сейчас начнешь рассказывать, то так оно в сущности и будет. Нет нужды тебе брать чужую вину на себя…

Свой монолог Володя произнес не переводя дыхания, но и не торопливо, четко отрубал фразы. И каждая из них, будто удар молота, падала на Михаила Золотавкина, пригибая голову, опуская плечи, округляя спину. Когда он поднял глаза на Володю, в них стояли слезы.

— Я расскажу… — скорей прошептал, чем выговорил он. — Я все скажу… Я не знаю… с чего начать…

— Давай я буду спрашивать, так будет легче, — предложил Бибишев и, увидев, что Миша кивнул, задал первый вопрос: — Кто платит за угон машины?

Юноша так энергично замотал головой, что слезинкой брызнул на инспекторову щеку. Неприятное ощущение, но Володя не подал виду.

— Не скрывай, Золотавкин. Это ни к чему.

— Честное слово!

Он даже вскочил. Прижимая кулаки к патлатой девице, отпечатанной на майке, он умоляюще смотрел на Володю.

— Я не знаю, мне не сказали… Нет, мне сказали…

— Давай сначала, — предложил Бибишев. — Вопросы — по ходу. Начни с того, как ты решил… Или — как тебя втянули. В общем, как…

— Да, втянули! — горячо воскликнул Миша, садясь на скамью. — Эта подлая девка! Эта… — Он хотел было выругаться, но не посмел. — Я вышел с курсов, это еще в июле было…

— С каких курсов? Автолюбительских? — догадался Бибишев.

— Ну да… — Золотавкин всхлипнул. — Выхожу, а она навстречу… Вся в «фирме», косметика…

— Погоди, кто она?..

Сбиваясь и возвращаясь к сказанному, вспоминая забытые подробности, Миша поведал инспектору уголовного розыска незамысловатую историю своего совращения. Полненькая, очень смазливая и очень модная девица лет около двадцати трех, окликнув Золотавкина почти у порога курсов, без экивоков спросила, не нужны ли ему белые «фирменные» брюки. Она объяснила, что брат на днях идет в загранку на танкере и «хочет элементарно их сдать, лишь бы побыстрей». Размер как раз его — сорок шесть, пятый рост. Кто не хочет белые джинсы? Золотавкин поплелся за девицей, которую звали Лялей, аж на улицу Обороны. По дороге говорили о том о сем. Девушка произвела на него впечатление: острая, умная и, кажется, «фор фри лав» — за свободную любовь. К дому, где живет брат, они пришли друзьями и, когда братца не оказалось на месте, решили посидеть в открытом кафе. Мишу она заинтересовала и как современная девушка, и как человек со связями. По ее словам, она могла достать любую тряпку с любой наклейкой. И не только через брата. А потом, за бутылкой вина, она предложила Мише заработать приличную сумму.

— Только надо чуть-чуть смелости, ну и — нахальства, — добавила Ляля. Услышав от Миши, что нахальства у него еще больше, чем смелости, Ляля спросила: — А мог бы ты прокатиться по городу в чужой машине?

Миша сказал, что мог бы, но не понимает, зачем.

— Ты прокатишься до Поляны Фрунзе и оставишь ее там. Остальное — не твоя забота. Через два дня получишь на главпочтамте перевод на триста рублей.

И спросила, есть ли у Миши паспорт, чтобы получить деньги. Поскольку Миша подвыпил, он возмутился и потребовал извинений. Ляля поцеловала его в губы, и тогда он решился принять предложение.

— Тогда я не всерьез… Просто выпил… Бахвалился… — бормотал Миша.

Володя кивнул — верю, мол, — и спросил:

— А какие инструкции?

— Ну, угнать чтобы обязательно вечером или ночью. Не из своего двора. На спуске к Поляне Фрунзе повернуть налево, на одиннадцатую линию, и проехать по ней медленно. И включить верхний свет. В конце будет роща. Приткнуть там машину, поставить свой условный знак — пальцем по пыли на ветровом стекле. Я должен был написать английскую букву дабль-ю, она как перевернутое М. И больше ничего. И идти домой. И после ждать перевод через два дня.

— А если бы поймали по дороге? — спросил Бибишев.