Честь и мужество

Ни о какой своей нравственной ущербности Людмила, разумеется, не размышляла, сидя в следственном изоляторе. Досада, что «не обошлось» — вот что владело ею.

На вторые сутки после задержания она проходила медицинское освидетельствование. И тут, в кабинете врача, у нее обнаружили и изъяли записку (потом этот крошечный прямоугольник белой бумаги был подшит к «делу» наравне с мелко исписанными протоколами допросов):

«Мама, сходи к Марии Егоровне, пусть она скажет Лене, чтобы она ни к одному из парней не подходила и, тем более, не приходила домой. Ни в коем случае, привяжутся к девчонке, глупая она еще».

Находка была весьма ценной. На очередном допросе Людмилу попросили пояснить смысл написанного.

— А что удивительного? Я имела в виду, чтобы она не подходила к каким-либо парням на улице, даже в своем классе, потому что парни стали плохие в своем поведении. Другого я ничего не имела в виду.

Увы, у этих парней из записки были вполне конкретные, хорошо известные как Людмиле, так и Лене имена и фамилии.

— Мне всегда казалось, что Людмила думает одно, а поступает наоборот, — говорила на следствии одна свидетельница, и следователь все больше убеждался в правоте этих слов.

Оперативная группа пришла к выводу, что необходимо еще раз допросить Елену Л. В милицию пошли ходатаи: заволновались, вознегодовали родственники и знакомые Людмилы и Елены. Еще бы — такое подозрение!

Елену допрашивал сам Липатов. Участие в процессе несовершеннолетнего требует от работников милиции, суда и прокуратуры особой внимательности и осторожности, определенного опыта, педагогического такта: нельзя ранить душу подростка необоснованным подозрением или просто укором. Александр Михайлович вел серьезный, искренний разговор о чистой, возвышенной любви, дружбе, чувстве гражданского долга.

— … Я не могу больше врать. — Эта фраза далась Елене с великим трудом. Душа девочки, понял Липатов, прошла за эти десять дней — от совершения преступления до признания в нем — тяжелый, тернистый путь. И это было началом ее новой жизни.

— Да, — сказала Елена. — Это Людмила подговорила одного человека убить свекровь. А с этим парнем ее познакомила я. Я видела, что она страдает, и хотела облегчить ее страдания. Она ведь была моим идеалом, я во всем старалась походить на нее… Теперь — нет… После убийства той женщины я виделась с Людмилой, она злорадствовала, называла меня «паникершей», и я поняла, что Людмила — хорошая актриса, что все ее человеколюбие, которое мне когда-то в ней так нравилось, показное…

Вскоре в другом кабинете созналась и сама Людмила:

— Я подговорила. Только не арестовывайте меня, пожалуйста.

Обе назвали одну и ту же фамилию: Виктор Сараев, убил он.

Перекрестов со своими сотрудниками сел в машину, захватив с собой парней, хорошо знавших Сараева. Не доезжая до дома Виктора, увидели его самого с двумя приятелями. Посадили в машину, привезли в горотдел милиции. Там ждал прокурор. Запираться не было смысла. Под тяжестью неопровержимых доказательств Сараев признался в преступлении сразу же. А затем на чердаке своего дома показал спрятанное под слоем керамзита ружье.

Слово — полковнику милиции А. М. Липатову.

— Кульминационный момент в нашей работе — когда человек подозреваемый впервые говорит правду. До этого он прятался, скрывал в себе мучительную тайну; страдал от голоса собственной совести или заглушал его разгулом; или, не слыша никакого голоса, просто-напросто трусил. В общем, каждый по-разному. И вот — первое, раскрепощающее слово правды…

Интересно, что и у нас, оперативных работников, меняется отношение к подследственному, когда он заговорит искренне. Куда-то уходят злость, отвращение к нему; мы понимаем, что с этого момента начинается у человека путь к раскаянию.