Честь и мужество

Она говорила, а сама поражалась — сколько же книг может быть у людей! В гостиной высокий шкаф был набит толстыми фолиантами и альбомами репродукций, книгами были заняты все полки простенькой, но объемистой «стенки». Через полуотворенную дверь в спальню видно было, что полки с книгами есть и там, а за другой стеклянной дверью, по другую сторону от прихожей, была целая библиотека — стеллажи до потолка. Инна точно знала, что Геннадия нет дома, — она и пришла только после того как ей сообщили, что он ушел на курсы автодела, — и потому говорила, не понижая голоса, даже несколько горячо. Она хотела произвести на родителей впечатление начинающей, а потому не совсем уверенной в себе воспитательницы, но искренно любящей свою нелегкую работу. И на самом деле, работа ее была нелегкой, только она была несколько иного сорта — старший лейтенант Шиманская считалась достаточно опытным инспектором уголовного розыска. Включили ее в оперативную группу по настоянию Бибишева.

Настороженность прошла очень скоро. Елена Игнатьевна принесла чашки с кофе, разговор стал живым. Теперь Инна больше слушала, чем говорила, роняя, в основном, коротенькие вопросы, касающиеся жизни, взглядов, привычек и увлечений Гены.

Узнала она немало интересного. Характер у юноши, по мнению родителей, трудный. Геннадий болезненно самолюбив, а оттого бывает резок, особенно когда считает, что взрослые ущемляют его право на самостоятельность и свободу.

— Что он вкладывает в эти философские категории, для меня, признаться, туман, — с невеселой усмешкой сказал Феликс Михайлович. — Какая-то мешанина. Например, он категорически протестует против всякого режима в образе жизни — анархист какой-то. Сам я еще в юности осознал, что главное — не разбрасываться, ограничить себя во многом, чтобы добиться успеха в чем-то… Пытаюсь ему внушать, каждый вечер завожу разговор — да куда там! По-моему, он с презрением смотрит на любое мое предложение упорядочить жизнь, сделать ее целенаправленнее, устремленнее.

— Чем он только не увлекался, — вздохнула Елена Игнатьевна, и горькие складочки легли в уголках губ. — Стал было рисовать, это еще в пятом классе. Отец его хотел в художественное училище устроить, познакомил с известным графиком, купил этюдник. А он волейболом, понимаете ли, заинтересовался. Музыку он раньше бросил, в третьем классе музыкальной школы был, и слух есть. Да, так с волейболом пошло у него просто великолепно, в юношескую сборную города брали, в запас, правда. Но… опять бросил.

— Не понравилось, что я его стал втягивать в утренние кроссы, — саркастически бросил отец. — Ему бы хотелось все делать вполсилы, нет, в четверть силы, легонько. Но разве достигнешь вершин, если все кое-как…

«Просто парень не терпит насилия», — подумала Инна, а вслух сказала сочувственно:

— А сейчас-то увлекается чем полезным?

— Да как сказать… — Феликс Михайлович снял очки, протер их замшевой тряпочкой, спрятал ее опять в карман куртки с галунами. — Как сказать… У меня «Жигули», второй год. Вообще-то машина у нас давно — когда-то и «Победа» была, и «Москвичи»… Я ему сказал: получишь паспорт — сядешь за руль. Но учись сам, трудом завоюй право ездить на машине. Увы, на папиной машине, — усмехнулся он.

— На курсы он ходит с удовольствием, — кисло заметила мать. — Только, знаете, общество там… мягко говоря, пестрое. Я чувствую, что не слишком хорошее влияние на него оказывают новые приятели.

— Туда идут ребята, которые хотят стать шоферами, — сухо вставил Феликс Михайлович. — Не хочу их огульно охаивать, но недавно звонит телефон, поднимаю трубку и слышу эдакий ернический тенорок: «Эт ты, Крокодил, что ль?». Отвечаю — очень так вежливо — что, мол, вряд ли это я. А из трубки: «Пардон, мне Гену…» Но как мне обезопасить сына в этом случае — не знаю, признаюсь. Предложить ему бросить курсы? А зачем: он и сам все бросает, еще я буду подстрекать. Советовать пристальнее приглядываться к товарищам? Мои советы ему, что ветра посвист. Потачку мы ему, правда, не даем: никаких «штатских» джинсов, никаких неучтенных карманных денег. Если надо на что-то — скажи, дам хоть сто рублей, но скажи, зачем они тебе. Одна надежда, что, может, техника его затянет…

— Тогда-то, когда Гена ночью пропадал, — вставила Елена Игнатьевна, — он ведь чуть не до утра мотор разбирал с приятелем. Бензином от него разило, у меня даже мигрень началась. Еле отстирала рубашку.

— Да, на светлом бензин пятна оставляет, — поддакнула Инна.

— Нет, рубашечка-то темная была, но запах, запах…

«Странно, — подумала Инна. — Он что, заправлялся?»

У нее крепло убеждение, что Гена причастен к угону. Хотя веских оснований думать так, она понимала, пока не было.

— Это чудесно, если он увлечен, — сказала Инна. — Вы не думайте, он у нас в инспекции не на виду. Хотя… — Она помедлила. — Хотя, может, я его и видела. Высокий белокурый мальчик?

— Не то чтоб белокурый, — протянула Елена Игнатьевна. — А впрочем, сейчас убедитесь.