Честь Родины(Рассказы о народных героях)

Запальная трубка зашипела и погасла. Он вытащил бомбу из ушата, перекинул через бруствер обратно в ту сторону, откуда она прилетела. Все, кто прятался, сразу обрадовались. Страх прошел.

— К орудиям! — снова скомандовал Головинский. Артиллеристы бросились к пушкам.

— Одиннадцатая, двенадцатая!.. — закричал лейтенант.

Сигнальщик приложил дымящийся фитиль к затравке. Дым и грохот вырвались из пушечного жерла.

— Это им за Павлюка, — пробурчал матрос. Ответная пальба с бастиона началась. Воздух застонал от грохота снарядов. Едкий пороховой дым навис, как туман.

Через полчаса пальба с французских батарей начала умолкать. Утомленный неприятель стрелял все реже и реже. Наконец умолк и бастион.

Мертвого Павлюка санитары унесли в госпиталь. Лейтенант Головинский, сменившись с дежурства, ушел в офицерскую землянку отдыхать. Солдаты принялись за прерванную еду. Начались разговоры, смех.

— Ты ему побольше наложи! — кричали бойцы раздатчику каши. — Он бомбам не кланяется.

Матрос Кошка с усмешкой отвечал зубоскалам:

— Всякой дуре кланяться — шея заболит.

— Ишь ты! — ворчал сигнальщик. — Как тебя не разорвало?

— Меня-то? — переспросил матрос. — Меня ни бомба, ни пуля не берет.

— А штык как? — лукаво донимали солдаты.

Рыжий черноморец ухмылялся, черпая кашу ложкой.

— Штык? Что ж… Штык не знаю как…

В это время лейтенант Головинский, сидя в землянке, выводил карандашом на бумаге жирную цифру: «1854». Его партнер по картам капитан Перекомский ушел дежурить на бастион.

Медленно потягивая чубук, лейтенант писал родным. Он писал им о том, как по прихоти императора Николая Павловича неподготовленная Россия была втянута в войну.

Четыре вражеские армии, переплыв на кораблях Черное море, подошли к берегам Крыма.

Русские войска не смогли помешать высадке неприятельских десантов.

После большого неудачного боя при местечке Альма, расположенном вблизи Севастополя, русское командование начало укреплять город.

Вход в бухту был прегражден затопленными старыми кораблями, а на берегу выстроили укрепления. Враги не смогли взять их и начали планомерную осаду. Она шла уже десятый месяц.

Написав письмо, лейтенант прилег на койку и задумался. Дремота одолела его. Он заснул.

Выйдя на дежурство, капитан Перекомский обходил бастион. Проверив два орудия в правом углу бастиона, он пошел в левый угол. Куча солдат, столпившись у бруствера, глядела в сторону вражеских окопов.

— Разойдись! — крикнул капитан.

Но солдаты будто не слышали. Он подошел вплотную и тронул одного из них за плечо.

Солдат обернулся. Это был сигнальщик. Увидев командира, он встал во фронт.

— Что за базар? Порядка не знаете! — вспылил Перекомский. — Глазеете, как бабы. Ну, чего не видели?

— Вашбродь, — отозвался сигнальщик, — дозвольте доложить. Так что лошадь…

— Какая лошадь? — переспросил капитан. — Что ты чепуху порешь?

— Никак нет, — упрямо ответил сигнальщик. — Так что лошадь… Извольте взглянуть.

Перекомский подошел к краю бруствера и выглянул.

По полю, между третьим бастионом и вражеским окопом металась рослая лошадь без всадника. На спине ее торчало дорогое седло. Ускакала ли она, сбросив седока, или по недосмотру от хозяина убежала, оборвав привязь, — неизвестно.

Над английским окопом виднелись головы стрелков. А выйти за беглянкой было боязно. Под пулю попадешь.

Кто-то тронул Перекомского за рукав. Он обернулся и увидел рыжеватого матроса. Это был смельчак, бросивший в ушат с кашей залетевшую бомбу.

Но об этом случае Перекомский еще не знал. Лейтенант Головинский, угрюмый и молчаливый человек, сменившись с дежурства, не успел ему рассказать, как матрос Кошка потушил горящий снаряд.

— Ваше высокоблагородие, — спросил матрос, — дозвольте лошадью завладеть?

У капитана Перекомского была природная болезнь: в затруднительных случаях голова его дергалась. И получалось, как будто он соглашался. Это приводило к недоразумениям.

— Как тебя звать? — спросил он матроса.

— Петром, — бойко ответил черноморец.

— Я не имя, братец, а фамилию спрашиваю, — буркнул капитан.

— Кошка, — сказал матрос. — Дозвольте, ваше благородие, очень уж лошадка хороша…

Лицо Перекомского побагровело. Он подумал, что такой фамилии быть не может, а это ему, капитану, солдаты приклеили такое прозвище.

— Как фамилия? — переспросил он, и от растерянности голова его дернулась.

Матрос, приняв кивок за согласие, козырнул, бросился к насыпи и мигом перелез через бруствер. Солдаты остолбенели от удивления. Только сигнальщик успел крикнуть:

— Вертайся, Петро. Убьют!

В ответ снизу глухо донеслись слова:

— Ребята! Палите по мне! Пусть смекают, что я до их бегу.

Перекомский очнулся первым.

— Что стоите? — крикнул он. — Палите скорее… холостыми…

Сигнальщик вскинул ружье. Грохнул первый выстрел, за ним другой, третий.

Из вражеского окопа высунулись стрелки, с удивлением разглядывая бегущего человека, по которому со стороны русских шла частая ружейная стрельба.