Честь самурая

Каждый раз, когда мать Хиёси наведывалась в кладовую, она впадала в глубокое отчаяние. Зачем бы она ни шла — за соленьями, за зерном или за дровами, — что-нибудь непременно оказывалось на исходе. При мыслях о будущем ком подкатывал к горлу. У нее было только двое детей — шестилетний Хиёси и девятилетняя дочь Оцуми, — и оба, понятно, еще не могли по-настоящему ей помочь. Муж, искалеченный в бою, все время неподвижно сидел у очага и глядел в одну точку под висящим чайником, даже летом, когда в очаге не разводили огня.

«И эти вещи… Хоть бы они сгорели», — думала она.

В сарае у стены стояло копье с черным дубовым древком, над ним висели шлем пешего воина и нечто, похожее на часть старых доспехов. В дни, когда ее мужу доводилось воевать, это снаряжение было самым ценным его достоянием. А сейчас оно было покрыто пылью и ни на что не годно, подобно своему хозяину. Она каждый раз при виде оружия и доспехов содрогалась от отвращения. Мысли о войне леденили ей душу.

«Что бы ни твердил муж, мой Хиёси никогда не станет самураем», — решила она для себя.

В пору сватовства Киноситы Яэмона она считала, что самурай — самый достойный жених. Небольшой дом в Гокисо, в котором она родилась и выросла, принадлежал самурайскому роду, и хотя Яэмон был всего лишь пешим воином, он входил в число соратников Оды Нобухидэ. Когда они стали мужем и женой, дав обет «нажить тысячу коку риса», оружие и доспехи служили символом их надежд, более важным, чем домашняя утварь, которой ей хотелось обзавестись. Ныне эти бессмысленные предметы, без сомнения, будили воспоминания о счастливой поре их супружества. Как далеки юношеские мечты от действительности. Суровая участь подтачивала мать Хиёси под самый корень. Ее муж стал калекой, не успев прославиться в бою. Поэтому он вынужден был уйти со службы у князя. Первые полгода они едва смогли прокормиться, и в конце концов Яэмону пришлось заняться крестьянским трудом. Сейчас он уже не способен даже на работу в поле.

Пришлось женщине взяться за дело. Прихватив с собой обоих детей, жена Яэмона собирала листья шелковника, пахала, молотила просо, ежедневно борясь с нищетой. Но что же дальше? Много ли сил осталось в ее тонких руках? При мысли об этом на сердце становилось холодно, как в пустом амбаре… Она с трудом собрала еды на ужин — просо, немного сушеной редьки. Ей не исполнилось еще и тридцати, но тяжелые роды Хиёси придали ее коже цвет неспелого персика.

— Хиёси, я тут.

Хиёси помчался на голос матери и ухватил ее за руку, в которой была бамбуковая корзинка с едой.

— Сегодня я встретил на берегу одного твоего знакомого!

— Кого же?

— Самурая! Като, а дальше забыл. Он сказал, что знает тебя, и передал тебе поклон. Он положил руку мне на голову! Он долго со мной говорил!

— Это, верно, Като Дандзё.

— Он был с целым войском! Они возвращались после сражения. И конь у него отменный! Кто он?

— Дандзё живет неподалеку от храма Комёдзи.

— Правда?

— Он помолвлен с моей младшей сестрой.

— Как это — помолвлен?

— Что ты пристаешь?

— Я просто спрашиваю.

— Они собираются пожениться.

— Значит, он станет мужем твоей сестры? — Хиёси необычайно обрадовался этой новости и рассмеялся.

Мать, глядя на его хищную ухмыляющуюся мордочку, поневоле сравнила сына с беспокойным зверенышем.

— Мама, у нас в амбаре лежит такой большой меч, да?

— Ну меч. На что он тебе?

— А можно я возьму его? Он такой старый! Папе он все равно не нужен.

— Опять играть в войну?

— А что в этом плохого? Можно?

— Нет! Ни в коем случае!

— Но почему?

— Сам подумай, что скажут, если сын крестьянина начнет расхаживать с мечом.

— Но ведь когда-нибудь я стану самураем! — Хиёси топнул ногой, как ребенок, которому не дали игрушку. Он понял, что просить бесполезно.

Мать поглядела на него, и слезы навернулись ей на глаза.

— Глупенький! — обругала она его и, неловко стерев слезы, потащила за руку. — Хоть немножко помоги сестре, воды принеси!

— Нет! Нет! — сопротивлялся Хиёси, упираясь пятками в землю. — Нет! Ненавижу тебя! Дура! Ни за что!

Мать настойчиво тянула его за руку, но в этот миг из окна, занавешенного бамбуковой циновкой, послышался кашель и потянуло дымком из очага. Услышав голос отца, Хиёси сразу же понурился и примолк. Яэмону было под сорок, но, обреченный прожить остаток дней калекой, он обладал резким, хриплым голосом мужчины за пятьдесят.

— Вот пожалуюсь отцу, что с тобой нет сладу! — Пальцы матери разжались.

Хиёси закрыл лицо руками и тихонько заплакал.

Глядя на маленького мальчика, дерзкого не по годам, мать сокрушенно думала о том, что из него вырастет.

— Онака! Почему ты опять кричишь на Хиёси? Зачем воевать с собственным сыном да еще и плакать? — спросил Яэмон из-за окна болезненно-раздраженным тоном.

— Тогда сам накажи его! — укоризненно возразила Онака.

— За что же? — рассмеялся Яэмон. — За то, что он хочет поиграть с моим старым мечом?

— Да.

— Он ведь только хотел поиграть.

— Ему нельзя.

— Он ведь мальчик, к тому же мой сын. Что в этом дурного? Ну-ка, дай ему меч!

Онака изумленно поглядела в сторону окна и обиженно закусила губу.