Честь воеводы. Алексей Басманов

То-то старалась семёрка кромешников[2] угодить царю-батюшке. Упрятав митрополита всея Руси в смрадную хлевину подземелья и приковав его к стене за руки и к полу за ноги, они взялись изощряться в палаческих пытках. Правда, пока им было запрещено применять орудия телесной боли, но дали полную власть чинить душевные пытки. Тут кромешники оказались тупыми и тонких терзаний не могли придумать. Они часами по очереди колотили палками в тяжёлую дубовую дверь, лишая узника сна и отдыха. Ещё набросали на пол свиного навоза — на том и иссякли их жестокие выдумки. Но Степану Кобылину того показалось мало. Он потряс за грудки своих подручных и добился, чего жаждал. В оконце под потолком они поставили глиняный кувшин с узким горлышком, который от самого малого дуновения ветра завывал, словно голодный волк. Там же, под окном, посадили на цепь пса, кормили его через день, и он скулил, не переставая, часами. Со временем их выдумки становились изощрённее, и последняя являла китайскую зломудрость. На потолке хлевины поставили кадку с водой, в ней просверлили малую дырку и в потолке сделали дыру, пустили капли воды на дно железной бадьи, кою подвесили перевёрнутой над головой узника. К ночи, когда наступала тишина и замученный узник питал надежду уснуть, на бадью начинали падать капли воды. И казалось несчастному, что свинцовой тяжести капли падали не на днище бадьи, а на его обнажённую голову и пробивали череп, и через час-другой он терял сознание. Сколько длилось небытие, узнику не дано было знать, но наконец свинцовый дождь прекращался, он приходил в себя и какие-то несколько минут ему дышалось легче. Он открывал глаза, но напрасно: в камору не пробивался ни один луч света, не достигала ни звёздочка, ни блик. Так суждено ему было прожить многие дни, недели, может быть, до исхода души.

В Тверской Отроч монастырь митрополита привезли в конце ноября 1569 года. Крытые сани гнали из Москвы под охраной опричников, одетых в чёрные кафтаны и чёрные шапки. И у каждого к седлу была приторочена собачья голова, под ней — метла. Степана Кобылина в Кремле наставлял сам Иван Грозный. Он повелел держать узника в оскудении злобном, но жизни не лишать. Потому как он, царь Иван, собирался навестить опального митрополита всея Руси и услышать от него покаяние.

Филипп знал, что царь Иван упорен в своих хотениях. И теперь митрополит пытался прозреть тьму Ивановых замыслов. Ещё в Москве Грозный мог бы умертвить его. Ведь, обвиняя в клятвопреступлении, тиран поступал так со многими: казнил, где считал нужным. Филипп содрогался, когда вспоминал, как аспид прислал ему с сыном боярина Алексея Басманова, Фёдором, за Ветошный ряд в Богоявленский монастырь в мешке голову казнённого двоюродного брата, боярина и конюшего Михаила Колычева. А у него, Филиппа Колычева, митрополита всея Руси, вина перед царём была более великая, чем у брата. Он дерзнул с амвона Успенского и Благовещенского соборов, в храме Новодевичьего монастыря принародно и громогласно вознести слова правды о диком нраве государя. Верующие — их было много в соборах и церкви — со стенанием произносили: «О Господи, вразуми царя-батюшку на непорочную и праведную жизнь!»

Царь Иван каждый раз возгорался яростью и гневом, случалось, грозил кулаком:

   — О, Филипп, наше ли решение хочешь изменить? Не лучше ли тебе хранить с нами единомыслие?

Филипп ни разу не дрогнул перед гневным царём. Он знал, что иного случая может не быть — сделать вразумление заблудшему сыну Божьему.

   — Царь всея Руси Иван Васильевич, — начинал он, — тщетна будет вера наша, тщетно и проповеданье апостольское и не принесёт пользы нам Божественное предание, которое нам святые отцы завещали и всё доброделие христианского учения. И даже само вочеловеченье Владыки, совершенное ради нашего спасения. Он всем нам наказывал, чтобы непорочно соблюдали им дарованное, а ныне мы сами всё рассыпаем — да не случится с нами этого! Взыщет Господь за всех, кто погиб от твоего царственного злоразделения. Но не о тех скорблю, кто кровь свою невинно пролил и мученически окончил жизнь свою, поскольку ничтожны нынешние страдания тех, кто желает, чтобы в Царстве Небесном им воздалось благом за то, что они претерпели. Но пекусь и беспокоюсь о твоём спасении, государь всея Руси. Остановись, сын мой, и оно придёт!

   — Ты поносишь меня и лжёшь! — закричал на весь Успенский собор царь Иван. — Не даёшь мне благословения, не отпускаешь грехов, сколько ни каюсь! Ты не ведаешь, думал ли я воспринимать апостольское учение о запрещении казнить без вины. А я думал, думал о том, и Бог свидетель! — Царь Иван размахивал принародно руками и кричал: — Я загоню тебя за наветы в Волчью пустынь, там сгною тебя заживо!

И ответил Филипп спокойно и с достоинством:

   — Нашей ли власти сопротивляешься? Видя упорство твоё, долготерпеливый пастырь не убоится предречённых мук. Как и все отцы мои, за истину благочестия, даже если и сана лишат или люто пострадаю, — не смирюсь!