Честно говоря

Помочь могли бы многие, но… я им не позволяла это делать, потому что прекрасно понимала, что за все надо расплачиваться. А я не желала расплачиваться тем, что им хотелось получить в качестве благодарности, и не собиралась жертвовать тем, чем мне категорически не хотелось». Поэтому предпочитала сама всего добиваться и жить пусть и хуже, но зато без обращения к помощникам. Никого ни о чем не просила даже тогда, когда пришлось ночевать на вокзале в Москве. Я привезла стране Гран-при сойотского фестиваля, а меня выгнали из гостиницы просто потому, что приехал интурист и нужен был мой номер.

Единственное – не могу не сказать, что в свое время мне помог Иосиф Кобзон, но и здесь не я его об этом попросила, а мой папа, который был с ним знаком. Кобзон взял меня на работу, и несколько раз в течение двух-трех лет я ездила с ним на концерты. И то во время одной гастрольной поездки в военную часть случилось так, что попала в госпиталь и пролежала там все время концертов – 21 день из 25. Потом я встала немножко на ноги, сама оперилась и больше не рассчитывала никогда ни на чью помощь.

Кстати, другим людям я могу помочь и помогала, причем не только в профессии, но и, например, с квартирой, как это сделала в случаях с Ией Нинидзе и с Сергеем Маковецким. Но для самой себя ничего не прошу, лучше не иметь чего-то лишнего, чем чем-то поплатиться. Нередко при Юрии Лужкове я выступала на каких-то правительственных мероприятиях, и он во время фуршета сам ко мне подходил, я не держала его за рукав, как некоторые артисты. Мэр спрашивал: «Ир, а чего ж ты никогда не придешь ко мне, может быть, тебе что-то нужно?» Я отвечала: «Юрий Михайлович, нужно только одно – чтобы вы всегда были здоровы!»

Благотворительность сильных мира сего – это не мой путь. У меня нет больших материальных амбиций, жажды огромных домов и безумных квартир, мне вообще очень мало надо места. У меня в Петербурге квартира 110 кв. метров, четырехкомнатная, а живу я там одна. Так вот, для меня она слишком большая, я даже не могу в ней долго находиться.

Я не жалею, что не могу и не хочу просить, потому что никому ничего не должна. Никому и ничего. Я и звание заслуженной-то получила только в 67 лет – это просто позорно. Учитывая, сколько я всего сделала в профессиональной жизни, иметь в таком возрасте такое звание – для меня оскорбительно. Правда, благодаря этому хотя бы получила плюс 30 тысяч к пенсии – вот за это спасибо большое, это мне подмога.

Даже подарки, если это только не цветы, стараюсь ни от кого не принимать. В свое время Иосиф Кобзон пытался подарить мне какое-то колечко, но, во-первых, я ношу два карата от бабушки, а, во-вторых, сказала ему, что оно очень красивое и пусть он лучше подарит его своей дочери, она заслуживает это колечко гораздо больше, чем я. Да и зачем мне эти бирюльки, если в нашей семье дедушка каждое воскресенье покупал моей бабушке Шарлотте какую-нибудь драгоценность. Утром они ходили в театр, потом шли в кафе, а после этого отправлялись в Торгсин на Большой Морской в Петербурге, где дедушка покупал бабушке брошку Фаберже или сапфировое кольцо в бриллиантах. Три четверти этого богатства было прожито во время блокады, благодаря чему они и остались живы. Но две-три штучки все-таки мне достались. Когда мне было пять лет, я давала поставить себе горчичники только тогда, когда бабуля доставала из маленького запачканного платочка баночку из-под монпансье и извлекала оттуда несколько браслетиков и пару колечек, чтобы я в них поиграла. Сохранились еще и сережки морозовские, очень красивые, я всегда надеваю их только один раз в год – в новогоднюю ночь.

Ирина, не могу не задать вам вопрос на тему, которая для вас очень болезненная. Прошло уже столько лет, но знаю, что вы до сих пор переживаете…