Честное пионерское! Часть 3

— Я сегодня поговорил с Лукиным, — заявил он. — Фрол Прокопьевич рассказал, что вчера познакомился с твоей мамой и с Витькой Солнцевым. Хорошо о них отозвался. Особенно о Надежде Сергеевне. Заявил, что будь он на три десятка лет моложе, обязательно бы стал твоим отчимом — оставил бы Витьку с носом. А ещё генерал сказал, что ты вчера свалился без чувств.

Каховский выдержал паузу.

— Кто на этот раз? — спросил он. — Солнцев-младший? Как там его… Павел?

Зоя выронила мандарин. Тот при падении развалился на дольки — одна долька замерла в паре сантиметров от края столешницы. Девочка нахмурилась, выпрямила спину, насторожилась.

— С Пашей ничего не случится, — сказал я.

Смотрел при этом не на Каховскую — повернулся к её отцу.

Сказал:

— Я вчера не видел его смерть. Вчера… было что-то другое.

Мне почудилось, что снова я уловил в воздухе запах розовых лепестков. Тот даже на мгновение затмил аромат мандариновых корок. За моей спиной отчаянно затрезвонила крышка чайника; зашипела брызнувшая на огонь вода. Зоя рванула к плите, перекрыла газ. И вдруг вскрикнула — подула на пальцы, прижала их к мочке уха.

Юрий Фёдорович проигнорировал трагедию дочери. Он вскинул брови. Не сводил с меня глаз.

— Что-то другое — это что? — спросил Каховский.

Я пожал плечами.

— Пашки Солнцева вчера в моём видении вообще не было…

Я отогнал воспоминания о запахах духов и экскрементов, о криках умиравшего от ударов кинжалом человека, о яркой густой крови на клинке и на моих руках. Смотрел, как Зоя наполняла кипятком чашки — над теми заклубился похожий на дымок пар. Вкратце пересказал Каховскому сценку, за которой наблюдал вчера в своём «видении». Поведал, что во время того странного «приступа» снова умер человек. Вот только на этот раз я очутился «по другую сторону баррикад». Я не ощутил тогда боль. Лишь почувствовал отвращение и негодование, когда колол немецким кинжалом прикованного к стене полуголого человека. Я описал Юрию Фёдоровичу комнату, где убивал пленника. Сказал, что был одет в серую служебную эсэсовскую форму («как те фашисты в кино»). А ещё сообщил, что разговаривал с пленником на немецком языке. Но всё, что запомнил из сказанного — это «Herr Offizier».

— И всё это ты увидел, когда прикоснулся к Солнцеву? — спросил Каховский.

Я покачал головой.

— Нет, дядя Юра. Когда взял в руки эсэсовский кинжал.

Взмахнул воображаемым клинком.

Юрий Фёдорович хмыкнул.

— Забавно, — произнёс он.

Каховский бросил мимолётный взгляд не спрятанную в пачку сигарету. Взглянул на притихшую дочь, бесшумно чистившую очередной мандарин. И вновь посмотрел мне в лицо.

— Как часто ты видел похожие киношки раньше? — спросил он. — При этих твоих «приступах» — не в кинотеатре.

Я помотал головой.

— Это впервые… кажется.

Почесал нос.

— Других похожих случаев не припомню, — сказал я. — Да и начало «приступа» получилось неправильным. Никаких вспышек не было. А сразу же стало темно. И не чувствовал боли. Я будто бы смотрел жутко реалистичный ужастик. Но в этот раз был не жертвой, а убийцей: немецким офицером времён Великой Отечественной войны.

Я посмотрел на свои предплечья, будто надеялся рассмотреть там нашивки «СС».

Добавил:

— Мне кажется, я очутился в шкуре того немца, о котором рассказывал Фрол Прокопьевич. Того, что летел в подбитом Лукиным самолёте. Во время «приступа» я побывал в шкуре бывшего владельца кинжала — в прошлом. Я так думаю. Другого объяснения я не придумал.

Каховский сощурил глаз.

— Получается: ты открыл в себе новый талант, зятёк? — спросил он.

Я снова дёрнул плечами.

— Не знаю, дядя Юра. Получается. Но… быть может, что он и не новый.

Юрий Фёдорович склонил на бок голову.

— Поясни, — сказал он. — Что значит: не новый?

— Возможно, я мог видеть такое и раньше, — сказал я. — Это как с теми людьми, которые скоро умрут. Я прикасался к их коже и переносился на время «приступа» в будущее — видел и ощущал вместе с этими людьми последние минуты их жизни. Вот так же и с тем кинжалом. Я тут подумал… вчера… А что если человеческая смерть оставила на том оружии некие следы… которые я и почувствовал? Вот только в видении я переместился уже не в будущее — в прошлое.

Каховский усмехнулся.

Его взгляд остался серьёзным.

— В таком случае, зятёк, тебе сразу же после школы прямая дорожка в ряды милиции, — сказал Юрий Фёдорович. — Подобных кинжалов при нашей работе ты встретишь мильён и маленькую кучку. А раскрываемость в твоём отделе будет лучшей по стране. Пожалуй, я даже возьму тебя к себе — по-родственному. Такой эксперт по оружию мне пригодился бы. Если, конечно, твои способности подтвердятся. Странно, что ты их выявил только сейчас.

Каховский решительно взял с подоконника сигарету, затолкал её в пачку. Пачку спрятал в карман. Постучал по столешнице зажигалкой.

— Проверить твой новый талант несложно, — сказал он. — Было бы желание…

Зоин отец замолчал.

— Оружие, говоришь… — пробормотал он после паузы, — которым убивали, говоришь…

И вдруг хмыкнул.