Честное пионерское!

Я вздохнул — почудилось, что с плеч свалилась тяжкая ноша.

— До свидания, Елизавета Павловна.

Резко развернулся и поспешил прочь — застучал негнущимися подошвами сандалий по ступеням. По-прежнему сжимал подмышкой книгу. Пока не знал, как объясню Наде, почему не оставил томик Беляева Зое Каховской. Но путь домой предстоял неблизкий (для меня) — что-нибудь придумаю. Спускаться было значительно легче, чем подниматься: одышка мучила не так сильно. К перилам я не прикасался — чтобы не загнать в ладони занозы и не испачкаться в чужой слюне (вспомнил уже, что в нынешние времена детишки и взрослые любили плевать с верхних этажей). Чувствовал между лопатками холодок от взгляда Зоиной мамы.

— Мальчик! — услышал я. — Миша Иванов, стой!

Шаги за спиной не услышал: меня не преследовали.

— Зачем ты такое придумал?! — крикнула Каховская, когда я уже ступил на лестничную клетку третьего этажа. — Миша! Иванов! Вернись! Припадочный, я к тебе обращаюсь!

Я не отозвался.

Всё, что хотел, я этой женщине уже сообщил.

«Дело сделано… надеюсь, — подумал я. — Ну а теперь повидаюсь с отцом».

Глава 6

Я не вспомнил, когда переживал подобный мандраж в прошлый раз. В последние (или пока ещё не последние?) годы моей (прошлой?) жизни ничего подобного со мной не происходило. Стальными нервами похвастаться не мог и тогда. Изредка я чувствовал волнение и раньше (когда смотрел послематчевые пенальти на чемпионате мира по футболу, к примеру). Сильно переживал, когда старшему сыну удаляли грыжу. Нервничал, когда мои магазины «трясла» налоговая. Беспокоился за своего младшего, когда тот «вляпался» в «первую любовь» (до сих пор не мог забыть, какие глупости он творил). Но чтобы у меня от переживаний дрожали колени и пересохло во рту — такого я давно не испытывал.

Скользнул взглядом по невзрачному фасаду дома, по окнам, где на стёклах отражалось спускавшееся к горизонту солнце («наши» окна были с другой стороны — смотрели на проезжую часть). Вошёл в знакомый двор — остановился в тени от ветвей старого тополя. Усталость и всё нараставшее в душе волнение подобно тяжёлому рюкзаку давили на плечи. Мысли путались, словно у десятилетнего ребёнка, заблудившегося в большом городе. О своём походе к Каховским я уже не вспоминал. Не думал пока и о том, чем займусь «на летних каникулах» (смутно представлял, на что расходуют свободное время советские третьеклассники). В своём воображении я уже поднимался по ступеням этого дома на третий этаж — гадал, кто именно мне откроет дверь.

Но к подъезду я не пошёл — на негнущихся ногах доковылял до лавки, рядом с которой в песочнице возились детишки детсадовского возраста (их родителей поблизости не увидел). Уселся на нагретые солнцем доски. И вновь поймал себя на мысли, что не верю в реальность того, что вижу вокруг. Рядом с этим домом снова накатили размышления на тему «где я и кто я». Потому что я приходил сюда в две тысячи шестнадцатом году. С целью поностальгировать, вспомнить о прошлом. Но своей цели тогда достиг лишь частично: в полной мере не погрузился в атмосферу прошлого и не разбудил детские воспоминания. В тот раз обнаружил: «папин» двор за десятки лет изменился — до неузнаваемости.

Теперь же я увидел его точно таким, каким помнил с детства. Длинные ряды непохожих один на другой сараев. Песочницы и покосившиеся качели — они появились здесь ещё до моего рождения (до рождения Павла Солнцева). А ножки металлического стола для настольного тенниса вкапывали в землю уже при мне. Я помнил, что это сделал наш бородатый сосед с приятелями — во дворе витал запах пива и табачного дыма, пока мужчины орудовали лопатами. Сейчас на том столе лежал фантик от конфеты и тополиные листья. И даже лица старушек в цветастых халатах, что оккупировали сидячие места рядом с подъездами, выглядели знакомо — не раз эти женщины цыкали на меня и шипели мне вслед (так мне помнилось).

Городскую больницу будущего я помнил смутно. Да и не особенно она изменилась за сорок лет: я особых отличий не вспомнил (кроме плаката «Слава КПСС!»). Город сменил свой облик. Вот только делал он это постоянно: здания сносили и строили новые, открывались и прекращали своё существование магазины, сменяли один другой рекламные баннеры на стенах. Уверен, что после двух проведённых в больнице месяцев я в любом случае увидел бы на улицах Велизаводска много нового — все эти перемены не впечатлили, как и обилие отечественных автомобилей на дорогах. По-настоящему ожившие воспоминания я увидел лишь здесь, в «папином» дворе. И это показалось невероятным — настолько, что мне захотелось ущипнуть себя, чтобы проснуться.