Честность

По Копенгагену погуляли сполна. Почему-то сразу не подумали, что первым делом следовало бы проверить шхуну. Но никогда и ни о чем не надо жалеть. И мир добра всегда вернется вам бумерангом счастья. А потому «Молодость» стояла, живая-живехонькая, на месте, где ее и оставили, в какой-то тенистой гавани, и проследил за ней никто иной (вот сейчас вообще не угадаете), как новый гражданин Дании-Генриус. Который, оказалось, после своего побега в Мариенхамину пустился впреди жизни окончательно и наутек, и в итоге купил здесь дом на воде, за какие-то гроши, притом приличный. И всем нам следовало бы поучиться у Генриуса. Жизнь у всех нас одна, ребята, и как я порой жалею, что ни у кого не хватит силы воли и бросить вот так все, с концами, чтобы пойти по жизни смеясь. А ведь сколько людей по-настоящему хочет так сделать! И здесь я поддерживаю Хиппи. Ну, или не Хиппи, как зовут этих милых ребят, которые покупают этакие старые фургончики фольсквагены и отправляются в путешествие до Невады, попивая, как в одной песне, кофе глясе, и держа в руке связку свежих, только-только собранных местных бананов. У Генриуса посидели душевно, болтали и пили чай. Здесь, как и Джо в книге Мартин Иден, Генриус рассказал, что после обретения свободы стал намного добрее и почти полностью перестал пить. Работать, говорит, не работает. Но большую часть дня печет булочки в ресторане по соседству, так, для души( и на этом месте у нас с вами загорелись глаза ), а главный повар после работы весело проводит с ним время и угощает его довольно вкусными и большими порциями в местной литовской кафешке. «А если уволят, хотя как-засмеялся Генриус-или разругаемся, наведаюсь к кому-нибудь другому, и меня примут, я уверен, а заодно буду общаться с людьми». Смеркалось. На Копенгаген давно уже нашел тот непреодолимый всепоглощающий туман сонливости, чуть скрытой искренности и беззаботности Европы. Мимо, там, где-то невидимо, невыносимо далеко сновали машины, пожалуй, даже премиум класса, хоть и поношенные временем-датчане славились своей скромностью, и каждый, сидящий там, в машине, ощущал то подобие чувства, означающего, что тебе уже ни-ког-да не вырваться из того болота, куда тебя затянула жизнь. Тут же, прямо под боком, сидел Генриус и всем своим видом доказывал совершенно противоположное. Он улыбался улыбкой уставшего своей, а не чужой усталостью, и держал в руке карты, уголки которых были замяты на счастье. «Оставайтесь жить здесь, ребята, продавайте-ка вашу лодку, арендуйте лавочку, где будем торговать, а ведь можно и не одну лавочку»,-говорил, попивая чай, Генриус, и ребята, под действием теплой атмосферы и какого-то особенного чая с медом, попкорном и цветами гибискуса, с ним соглашались. «Только зачем же продавать «Молодость»? Давайте отправим ее в приключение! Давайте сдадим ее на время датчанам, таким же безбашенным, как и мы, чтобы они, там, отправились на ней в кругосветку, а после получим либо лодку-легенду, либо новую, совершенно свободную, даже без лодки, жизнь», -говорил, быстро-быстро перебирая словами, как длинными гусеницами желтого солнца, его лучами, только-только коснувшимися черепиц зданий на набережной Ньюхавен и Генриусовского паритетного фонаря, чуть заспанный Владимир. Да, герои, как это обычно бывает после долгой разлуки, теперь засиделись вместе. Пожалуй, у каждого из них в голове сейчас мелькали вопросы по типу: «Так почему же раньше мы так часто не виделись? Как же мы могли в упор не замечать той тяги, которая, оказывается, буквально окольцовывает нас? Кажется, она возникла еще лет с семи, да нет, с трех, или вовсе еще до утробы, если вдруг наши отцы были друзьями не разлей вода. Да, жаль, что мы упустили столь много времени сразу! А, впрочем, мы не жалеем, мы-наслаждаемся!». Илья и Кристиан договорились продать буквально все свое прежнее имущество, взятое с собой, и начать свою жизнь почти что с чистого листа. Любые деньги договорились делить поровну или складывать в общий банк. Мысль о настоящей, другой жизни была для них так волнующа, как если бы вы на спор попросили друга дотронуться до холодной, вовсе никогда и не работающей лампы, так, из шалости, и вдруг обернулись бы, услышав, что друго-то ваш взял и действительно обжегся. «Молодость» отдали через два дня на прокат молодым датчанам, на месяц, желавшим погостить на Фарерских островах, и, что называется, встретить там новый год в кампании красивых девушек, и, быть может, даже не вернуться, но лодку пригнать. С учетом всего проданного, ведь еще и сам Генриус, такой молодец, взял и позвонил на Идэн, да по телефону продал все свои велосипеды, с лихвой должно было хватить на то, чтобы пятеро молодых людей жили месяц, не работая. Лавочку, правда, пока решили не открывать, и Генриус в итоге вслух произнес: «Ну ее к чертям собачьим, эту лавочку», когда рано поутру по Ньюхавен прошел весь скрюченный, этакий редьковатый торговец сыра, средних лет, вёз свою тележку, с жалобным грохотом толкая ее перед собой сам. «Но что же тогда мы будем делать, чтобы, по крайней мере, не заскучать, а еще лучше-не остаться к концу месяца без денег»,-спросил вдруг Кристиан. И это был хороший вопрос, вопрос, который мог бы задать лишь вундеркинд или налоговая автоинспекция… «А впрочем, не будем об этом. Разве что… Разве что не поехать ли нам в Лос Анджелес?»-говорил тихим голосом Отти и ему вторил Илья. «Там уж мы точно как нибудь бы заработали». «К черту деньги!»-Генриус вдруг закричал, и ему вторил закипающий на горелке чайник. Но после, чуть-чуть остыв, ответил по другому: «Нет, не потянем». Опустив долгие разговоры, споры за кружечкой чая и бутербродами, местными смёрибродами, как их любил теперь с акцентом называть Генриус, можно сказать, что порешили на одном: стоит ответить на вопрос-какая у нас цель?, причем всеобщая, и решать что-либо, а не то наговорят, и они это понимали, такого, что тут и Луна с неба свалится.