Честные истории

Когда я была в восьмом классе, однажды утром, весной, я прогуливала первый урок и спокойно пила чай дома. Мне позвонила моя подруга Аня Мазурова, она тоже училась в нашей школе, на класс старше.

— Прогуливаешь, значит? — спросила она.

— Так алгебра же первым уроком, всё равно я ничего в этих цифрах с буквами не понимаю, — говорю я. — Вот на историю приду.

— Можешь не приходить, — таинственно сказала Аня.

— Что такое? Раиса Григорьевна заболела?

— И завтра тоже можешь не приходить, — продолжала Аня таинственным голосом. — Наша школа сгорела.

— Шутишь?

Я не поверила, потому что Аня была очень серьёзная и умная девочка.

— Приходи и посмотри, — посоветовала Аня.

Всё левое крыло нашей школы, начиная с учительской на первом этаже и до кабинета русского, выгорело начисто. Чёрные окна, как в фильмах про войну. В школьном дворе толпились учителя и ученики. На крыльце стоял перепачканный сажей директор школы Джон Николаевич и читал собравшимся стихи собственного сочинения.

Вид у всех был совершенно безумный.

Наверное, доктора и специалисты сказали бы, что у всех глубокий шок. Всё-таки, одно дело мечтать о землетрясении или пожаре, а другое — когда эти мечты исполняются.

Подожгли нашу школу три девочки. Кузнецова из седьмого класса, а Скрябина и Васильева из пятого.

Кузнецова была большая и задумчивая, похожая на корову. А Скрябина с Васильевой — маленькие и кудрявые, как ангелочки.

Сперва они хотели поджечь только учительскую, чтобы сгорели журналы с оценками. Но вошли во вкус, поднялись на этажи, разбили окна — чтобы тяга получше была — объяснила хозяйственная Кузнецова.

Ничего себе девчонки, а? Остальные всё только грозятся: «Подожжём мы эту школу» или мечтают: «Хоть бы ты сгорела, родная школа»…

А эти — взяли и подожгли. Воплотили в жизнь мечту миллионов школьников по всей стране…

Самое интересное, что им за это ничего не было.

«Мы их такими воспитали, нам их дальше и учить», — решил Джон Николаевич.

Кузнецова преспокойно доучилась до девятого класса и перешла в техникум книжной торговли. Бедные книжки! Бедный техникум! Недолго, наверное, простоял…

Скрябина и Васильева тоже вполне безмятежно закончили восемь классов и куда-то девались.

Школу поставили на ремонт. А мы ходили во вторую смену в другую школу, на Долгоруковской. Тогда эта улица называлась Каляевская…

Наша школа — тридцатая английская. Там много училось всяких знаменитостей. Яна Поплавская. Артист Женя Стычкин. Губернатор какой-то тоже. То есть, учился нормальный мальчик, а потом стал губернатором. Всякие журналисты и телеведущие.

Но знаменита наша школа совсем не этим. Если кому-нибудь из москвичей моего возраста, из тех, кто заканчивал школу в начале восьмидесятых годов, говоришь:

— Я училась в школе номер тридцать.

То сразу спрашивают:

— В той самой?! Которая сгорела?

Вот какое у нас в тридцатой школе было необыкновенное происшествие…

Разные взрослые

Когда я была маленькая, мои мама и папа были уже не очень молодые. У них часто что-нибудь болело. Им всё время надо было прилечь, отдохнуть. Принять лекарство. Накапать капелек.

И вот однажды мы с мамой поехали отдыхать в Прибалтику, в дом творчества.

Там я обзавелась другом Никитой, сыном художника-кузнеца, мастера по художественной ковке.

— Мы сейчас с папой в луна-парк едем! Давай с нами? — как-то после обеда пригласил он.

— В луна-парк?…

Приглашение заманчивое, но что-то слабо верится, что папа вот так вот возьмёт, всё бросит и поедет с нами веселиться и кататься на каруселях.

Я не верю Никите. Такого просто не может быть. Папа должен плохо себя чувствовать, болеть, его нельзя беспокоить.

— А что, твой папа хорошо себя чувствует? — осторожно спрашиваю я.

— Да!

— Ты, наверное, просто не знаешь. Он тебя не хочет расстраивать, и не говорит.

— Да нет, он с утра на рыбалку ездил, а теперь вот сам предложил, в луна-парк чтобы…

Сам предложил в луна-парк! Невероятно! Да врёт всё этот Никита!

— Ты просто не знаешь. Родители не могут вот так вот взять, ни с того ни с сего в луна-парк поехать. Они всегда плохо себя чувствуют. Им надо прилечь, отдохнуть.

Никита озадачен.

— Знаешь, давай пойдём его спросим, — предлагает он.

В баре находим «художественного кузнеца» лет тридцати пяти, пьющего пивко и балагурящего с барменшей (барвуменшей) Айной.

— Пап, ты хорошо себя чувствуешь? — интересуется сын.

— Да вроде неплохо, — поигрывает мускулами художественный кузнец.

— Точно хорошо? — допытывается сын.

Растроганный чуткостью сына, кузнец смеётся и угощает нас сырным печеньем и маленькими сушёными рыбками.

— Что, у вас вот так вот прямо ничего не болит? — всё ещё не верю я. — Ни голова, ни сердце? И давление нормальное?

— Вот что значит девочка! — хвалит меня Никитин папа. — С детства твёрдо решила стать доктором! А ты, Никитос, сегодня шпион, завтра — гонщик…

И мы едем в луна-парк, катаемся на каруселях, стреляем в тире и выигрываем призы в кегельбане, и, переодеваясь к ужину, я взахлёб рассказываю маме, где мы были, и какой отличный папа у Никиты — у него ничего не болит, он хорошо себя чувствует, и давление в норме…