Честные папоротники

Когда часы не в состоянии услышать самих себя – ночь —
торжество – не расстояний, но углов. Обрывисто
вступая наугад – стеклянным холодком
дерзнёт пружинка – витая

лестница

отождествлённых дней, и пляшет в зеркале серебряный

рожок. Что может быть намеренно плотней: чем
амальгама, чем бессонница, чем память,
в эти минуты голос – кованая

цепь

над якорем – упавшим между связок. И губы начинают

цепенеть, а привкус тишины – как битум – вязок:
рукой дотронешься и Прометей отвязан,
ногой заденешь, разомкнётся

-–

сеть.

Фрагмент из сна

Я часто вижу замкнутый сон, размером с воскресное
утро: у него в перспективе линия берега, чьи-то
высокие руки и косточки слив. Афишницы
в летнем саду, укрытые ленинской

сутрой, и выпуклый – рыбьего глаза муар – объектив.

В нём тесной струной – соломинкой цвета неба,
на волоске от градирни имя твоё, и память
углами играет в досрочное нетто, а

ветер песком заметает кирпичный проём. Там берег

галечной пастью глотает шальные сомнамбулы
ряженых волн, и ближе всего к опознанию
счастья из всех частей речи – глагол.

Прошедшие губы монетой втекают – рудою в словах,

здесь краской подъездной на лестничных окнах
замашисто рисовать: то Junkers трофейный,
то липнущий вывих, то ряску в воде,

где леской пришито от

змеев воздушных
ко мне же моё

-–

нигде.

Матрёшка