Честный акционер

«…Аукционный дом «Сотбис» впервые проводит русские торги в Нью-Йорке. Это говорит о том, что цены на русское искусство соответствуют запросам крупнейшего в мире арт-рынка. К примеру, стартовая цена картины «Спасшиеся» Ивана Айвазовского — 1,2 миллиона долларов…

На торги выставлен 131 лот: Константин Маковский, Зинаида Серебрякова, Филипп Малявин, Исаак Левитан, Наталья Гончарова, Михаил Ларионов, Борис Григорьев, Давид Бурлюк, Александр Тышлер и другие. Есть неожиданности: например, цена портрета Александра Первого, выставленного на торги, колеблется от 180 до 220 тысяч долларов…

Все выставленные на аукцион произведения давно покинули Россию и хранились в частных западных коллекциях…

За «Хаос» Кузьмы Петрова-Водкина организаторы аукциона собираются выручить не меньше четверти миллиона долларов. «Девушка из Лесного» Абрама Архипова, привезенная в Америку из Советской России в 1929 году, обойдется будущему покупателю в 300–400 тысяч долларов…

Давно известно, что выше всего на западном арт-рынке ценятся картины импрессионистов, постимпрессионистов и модернистов. Чем объяснить нынешний резкий рост цен на русское искусство? Ответ прост — нефтедолларами! Нынче вошло в моду обменивать их на произведения русских мастеров.

Так, нам доподлинно известно, что один из крупнейших российских банков занялся скупкой картин Казимира Малевича. Жемчужиной коллекции стал «Черный квадрат», приобретенный у родственников мастера. Банкиры купили еще два полотна Малевича — «Автопортрет» и «Портрет жены»…

Русские богачи покупают русских художников. Плохо это или хорошо? Чтобы ответить на этот вопрос, мы должны…»

Турецкий отложил газету и устало потер глаза.

— Ну как? — лукаво блеснул глазками журналист. — Уяснили себе, сколько может стоить коллекция Бориса Берлина?

— Уяснил.

Комаров кивнул:

— В таком случае, Александр Борисович, мне больше нечего вам сказать. Помяните мое слово: Кремль сделает все, чтобы коллекция осталась в России.

— Вы думаете?

— Я в этом уверен! На мой взгляд, Борис Берлин поступил крайне глупо, во всеуслышание объявив о своем отъезде в Израиль. Глупо и недальновидно! Вероятно, освобождение из-под стражи здорово вскружило ему голову.

— Вероятно, — согласился Турецкий, возвращая вырезку Комарову.

Журналист запихал вырезку в портфель и снова потянулся за графином.

— Выпьете на посошок, Александр Борисович?

Турецкий покачал головой:

— Спасибо, не хочу.

— Ну как знаете. А я, грешным делом, выпью. Ваше здоровье!

3

В тот момент, когда журналист Комаров провозгласил тост за здоровье следователя Генпрокуратуры Александра Борисовича Турецкого, на другом конце города Борис Григорьевич Берлин встал из-за уставленного изысканными и дорогими яствами стола, обвел друзей ласковым, немного хмельным взглядом, поднял бокал с красным вином и сказал:

— Друзья мои! Признаюсь вам, тюрьма была для меня очень тяжелым испытанием. Да… И главная проблема заключалась не в том, чтобы выжить, а в том, чтобы даже в таких мерзких условиях остаться нормальным человеком.

Берлин выдержал паузу и продолжил:

— Не стану кривить душой. Все это время меня поддерживала мысль, что когда-нибудь я снова увижу всех вас и, что бы ни случилось, вы не отвернетесь от меня.

Мужчины сурово закивали. Женщины, расчувствовавшись, зашмыгали носами. Берлин повысил голос:

— Мысленно я уже видел себя где-нибудь на заснеженном поле под Магаданом! К счастью, мои мрачные опасения не подтвердились.