Читаем Честный Эйб полностью

Честный Эйб

Личико Тэда было похоже на чайник с очень коротким носиком. Он сильно картавил и вообще неправильно произносил слова. Сколько ни учили его говорить медленно, он всё-таки в середине фразы начинал спешить, а к концу уже тараторил, как попугай. Разговор его выглядел приблизительно так:

— Доб-ро-е ут-ро, сэр! Ка-ак вы по-жива-ете… и… как… здоровьевашейкошечкикотораявчеранехотелапитьмолочкоизблюдечка?

Входя каждое утро в контору, Хэрндон находил Авраама Линкольна в его любимой позе: он лежал на полу, опираясь головой на опрокинутый стул, и читал книгу. Его длинные ноги занимали половину комнаты.

Авраам Линкольн очень любил читать. По воскресеньям, когда миссис Линкольн отправлялась в церковь, можно было увидеть, как бывший член конгресса, глава республиканской партии Иллинойса, шёл по улице, читая книгу и везя за сбой большую детскую коляску, из которой торчали головы Вилли и Тэда. Тэд однажды вывалился, но папа Линкольн не обратил на это никакого внимания. Тэд сидел на мостовой и плакал, пока его не подобрал проезжавший мимо возчик. Догнав отца, возчик вежливо сказал:

— Вам не случилось что-либо потерять?

— Ах, благодарю вас, мой друг, — отвечал Линкольн. — Кажется, я потерял закладку.

— Не закладку вы потеряли, а младшего сына, — сурово сказал возчик. — И в следующий раз советую вам приковать этого буяна цепочкой к коляске. Он машет руками и мелет языком, как ветряная мельница.

Мистер Линкольн читал и в конторе, лёжа на полу в приёмной, хотя у него был свой кабинет. Он оправдывался тем, в маленьком кабинете ему некуда девать ноги. Как мы уже сказали, ноги его занимали половину комнаты.

Вторую половину комнаты занимали Вилли и Тэд.

Описать в подробностях, что представляла из себя эта вторая половина, нет никакой возможности, потому что на это не хватит бумаги. Достаточно сказать, что большая чернильница Хэрндона находилась на полу и представляла собой паровоз, под названием «Крокодил». Бухгалтерская книга, в которую Хэрндон вносил приход и расход, превратилась в станцию со странным названием «Середина Африки», а колокольчик, которым Хэрндон вызывал к себе конторщика, давал отправление поезду. Вагонами служили конверты от утренней почты.

— Мистер Линкольн, — сказал Хэрндон, останавливаясь на пороге, — как хотите, но это невозможно! Почему вы не оставляете детей дома?

— Гм, видите ли, Хэрндон, — отвечал Линкольн, не отрываясь от книги, — дело в том, что я отпустил служанку к родственникам, а миссис Линкольн с утра направилась по магазин, подбирать шёлк к вечернему платью. Дети не сделают ничего дурного.

— Ничего, кроме того, что они превратили в мусор всю переписку с Центральной железнодорожной компанией. Прикажите этим молодцам привести приёмную в порядок.

— Вы правы, как всегда, Хэрндон, — грустно сказал Линкольн. — Но что поделаешь, я не люблю деспотов, в том числе деспотов-родителей. Дети должны быть свободны.

— А где же дисциплина, сэр?

— Не дисциплина, а любовь должна привязывать детей… Вилли, Тэд! Положите на стол бухгалтерскую книгу.

— Сэр, это не книга, а «Середина Африки», — отвечал Вилли.

— Тогда положите на стол «Середину Африки», — сказал Линкольн и углубился в книгу.

Хэрндон молча положил на стол книгу. Потом он ухватил ребят за воротники, вывел их в соседнюю комнату и запер дверь на ключ.

— Сэр, я про-те-стую, — послышался голос Тэда из-за двери, — вы не… имеетеникакогоправабратьнасзашиворот! Потомучтомылюбимпапуаневас!

— Вы послушайте, что он пишет! — воскликнул Линкольн.

— Что это у вас в руках? — спросил Хэрндон, нагибаясь за чернильницей.

— «Листья травы», стихотворения некоего Уо́лта Уи́тмена. Послушайте, Хэрндон!

Загнанный раб, изнемогающий от бега, в поту пал на плетеньотдышаться,Судороги колют его ноги и шею, как иглы, смертоносная дробьи ружейные пули.Эти люди — я, и их чувства мои.Я — этот загнанный негр, это я от собак отбиваюсь ногами.

— Разве этот Уитмен — негр? — спросил Хэрндон.

— Нет, он поэт.

— Странный поэт. Стихи должны иметь рифму.

— Как вы не понимаете, Хэрндон? Это новая школа в поэзии. Рифмы часто нет и у Шекспира.

— Ну уж, сравнили!

— Надо быть смелее, Хэрндон. И Шекспира в молодости считали просто рифмоплётом. Смотрите:

Летописцы будущих веков,Ступайте сюда, я скажу вам, что написать обо мне…[5]

— Боюсь, что ему придётся долго ждать, — сказал Хэрндон, садясь за стол.

— Вы ничего не поняли. Это жизненно, и свежо, и привлекательно. Это вся Америка. Я оставляю эту книгу здесь на столе, и пусть посетители читают её.

— Он хочет быть негром, этот Уитмен?

— Он хочет свободы, самого драгоценного дара наших предков.

— Если он хочет свободы, ему не следует желать быть негром.