Честный враг – наполовину друг

Спецназ ГРУ вылетал на операцию по тревоге и врача с собой не взял. Были только санинструкторы, которые перевязали комбату ногу, пытались поставить укол промедола, от которого Алексей Владимирович отказался, и на большее способны не были. Тяжелые ранения получили и двое солдат, в том числе и племянник комбата. Этим промедол все же вкололи, поскольку раны у того и у другого были тяжелыми и множественными. Санинструкторы и врач «краповых», с которыми армейцы соединились на склоне, благополучно не постреляв друг в друга, оставались рядом с ранеными до прилета вертолета, но ничем помочь на месте не могли. Но носилки к вертолету все же несли, и даже врач, обладающий узкими, как обратил внимание подполковник Студенков, ладонями, в которых рукояти носилок едва-едва помещались, от такой работы не отлынивал.

В аэропорту уже ждали три медицинские машины. В две загрузили раненых, в одну – «груз 200» и быстро отвезли в госпиталь, где сразу развезли подполковника и раненых солдат по разным операционным.

Только в момент, когда Алексея Владимировича начал брать операционный наркоз, у него в голове мелькнула мысль, что с таким ранением, как у него, есть риск остаться хромым на всю оставшуюся жизнь. По крайней мере, в спецназе ему, скорее всего, больше не служить. Еще мелькнула мысль, что комбатом станет, скорее всего, майор Листвичный, который своей суетой загоняет и загубит батальон. Потом подумалось про племянника, потерявшего сознание при погрузке в вертолет и больше в него не приходившего. Еще мелькнул перед мысленным взором образ старшей сестры, матери Андрея... И все... Больше комбат ничего не помнил.

Наркоз свое свое дело сделал.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1. ЛЮДОЕД

Я не вздрагиваю, когда стоящий на обочине дороги инспектор дорожно-патрульной службы поднимает свой полосатый жезл и подает знак, чтобы я остановился. И руки у меня, конечно, не дрожат, как у Давида Копченого, который сидит в моей машине на заднем сиденье. У инспектора руки тоже, наверное, не дрожат, поскольку он знать не знает, что делает и кого посмел остановить. У него служба такая поганая, а у меня служба другая, более опасная, но доставляющая несравненно больше удовлетворение. У мента обычная цель – больше хапнуть. У меня цель благороднее – выжить, поскольку я свое уже заработал. Но вскоре перед ним встанет задача выжить. Следовательно, мы, грубо говоря, к одному стремимся, только я иду с большим отрывом впереди, и потому могу себе позволить посмотреть на него не только с высокомерием, но и с сожалением, которое я понимаю, а он еще нет. Может быть, выживет все-таки и поймет. Но не каждому так везет. А невезунчики со мной встречаются... Давай-ка, ментяра, отнесемся друг к другу с уважением, чтобы не нажить неприятностей. Зачем, скажи, тебе крупные неприятности? А они у тебя могут быть только крупными. А как еще можно их назвать, если и жену вдовой оставишь и детей сиротами... Все потому, что я не шутник. Я – Людоед, и прозвали меня так именно менты. Правда, не инспекторы дорожно-патрульной службы, тем не менее люди с такими же ненавистными мне погонами.

Инспектор проверял документы у водителя другой машины, но все-таки взмахнул жезлом, властно требуя, чтобы я остановился и прижался к обочине. Здесь же еще несколько машин стояли, ожидая, когда к ним подойдет инспектор. Второй инспектор не помогал первому, он, явно стесняясь, стоял на противоположной стороне дороги, но машины не останавливал, а словно ждал кого-то. А третий сидел в будке и посматривал из своего «аквариума» то на нас, то в пол. Там наверняка или книга какая-нибудь захватывающая, или журнал...

Я знал, что инспектор придерется к сильно тонированным стеклам моей машины. По большому счету, он не имеет права придираться к этой мелочи. К стеклам могут придраться на техосмотре, могут придраться инспекторы специальной службы технического контроля ГИБДД – мне говорили, что и такая сейчас существует, но никак не простой дорожный инспектор. Но этот обязательно придерется – подсказала интуиция. Он здесь зарабатывает деньги и не легкие себе портит автомобильными выхлопами.

Я свое, хвала Аллаху, уже заработал. Но с инспектором мы существа отнюдь не одной крови. Грубо говоря, я – волк, а он – шакал. Хитрый и ловкий, но не сильный. И потому я с высоты своей волчьей философии его презираю. Их все презирают, но по другой причине. По разным, скорее, причинам. Я презираю по собственной. Потому, что понимаю его. Гражданская профессия у меня такая – людей понимать. Профессия людоведа... Именно это слово некогда трансформировалось по моей неосторожности и по милости ментов в колоритного Людоеда, и иначе меня уже редко звали. Только из великого уважения или из лести.