Четкие линии (СИ)

На месте портрета Слизерина чернела огромная дыра. Рама, стена уцелели, но вместо самого полотна лишь черная копоть, непроницаемая, пахнущая горько полынью.

В голове взорвалась бомба, ее ослепительный свет залил глаза, тело стало невыносимо тяжелым, ноги подкосились, и я неуклюже опустился на пол.

— Гарри, — голос Пенелопы звучал виновато, — мы были у Годрика и не видели, кто это сделал. Салазар отказался сегодня с нами идти. Прости…

Ее слова… ее голос… они словно толчком придали картине перед глазами реальности. В которую я не желал верить. С трудом поднявшись на ноги, подошел к бывшему полотну, провел пальцами по саже, оставляя белые следы. Пожалуйста, пусть это будет дурацкой шуткой, пожалуйста, вернись.

Стена под пальцами еще теплая и шершавая, пахнет горелой краской и полынью, ее привкус ощущается на языке, от него тошнит. И хочется кричать, кричать, срывая горло, не щадя связок.

Боль щемила грудь, разрывала изнутри. Впервые в этой жизни я плакал, рыдал, захлебываясь слезами и горечью поражения. Я победил. И проиграл одновременно. Потерял гораздо больше, чем приобрел.

Поблекшими кусочками осыпалась моя эйфория, а вместо привычной яркой мозаики появлялось то самое дурное предчувствие — сбывшееся — и вина. Огромная, осознанная вина. Не послушал себя, свою интуицию, увлекся. Потерял.

Салазар…

Не имеет значения, кто это сделал, просто… Салазара больше нет. Нет — страшное слово. Никогда — еще страшнее.

Потолок вздрогнул от странного грохота, как будто взорвалось что-то в одной из башен.

Мне уже было все равно.

Впервые в жизни я ощущал себя пустым и бездушным.

37

Отрицание.

Гнев.

Торг.

Депрессия.

Принятие.

Мое принятие стало бесконечной апатией. Есть такое глубокое, неизбывное чувство у каждого человека, что все обязательно будет хорошо. Вера в хорошее. Без Салазара у меня не получалось верить. Каждую ночь он снится мне, проклятый темный маг, приходит, утешает, гладит по волосам, обнимает, я чувствую его запах, гладкость густых волос, смотрю в зеленые глаза… Каждое утро встаю с этой проклятой верой в хорошее, в то, что такой сильный артефакт не мог пропасть бесследно. И каждый раз черная подпалина в изящной раме как удар под ребра, болезненно, оглушающе.

Он ушел и забрал мое вдохновение. В прошлой жизни, в самые худшие годы, при любой беде или неприятности работа становилась моим спасением. Я рисовал, рисовал и рисовал, никак не мог остановиться. Выплескивал свои чувства на бумагу, передавал их героям своих произведений. Теперь я не могу ничего, рука не держит кисть, и наброски обычным шелестящим ковром лежат на полу. Потому что любой лист связан с Салазаром, с его мыслями, чувствами. Словно наяву, поднимая рисунок, я слышу его голос. Спорит ли он, язвит или поддерживает, он рядом, в моей голове, и это сводит с ума. Если бы дементоры оказались поблизости, им нечего было бы из меня выпить.

Салазар ушел и забрал все самое светлое. Умом понимаю, что справлюсь, переживу и пойду дальше, но не оправлюсь до конца никогда. Сейчас же это представляется невозможным.

Браслет клеймом жжет руку, хочется сорвать его с кожей, с кровью и мясом и выбросить к чертовой матери. А потом сразу становится стыдно, потому что это все, что осталось мне от Салазара.

Уже нет боли, нет неизбывной тоски, есть лишь пустота и безразличие, действия как у куклы на шарнирах, механические и пустые.

И нет Салазара.

— Гарри, как насчет того, чтобы прогуляться? Забрось книжки, ты готов к экзаменам. А сейчас солнышко, тепло. Или в шахматы сыграем?

— М-м-м…

— Если хочешь, могу попросить родителей прислать что-нибудь из магловской библиотеки.

— М-м-м…

— Можем ограбить Гринготтс.

— М-м-м… Что?!

— О, очнулся, — оскалился предвкушающе Малфой. — Ну, говори, Поттер, что с тобой происходит? На тебе лица нет. В принципе, и раньше красавцем не был, но сейчас вообще страшно подойти, мини-версия дементоров Азкабана.

Вот, для чего нужны друзья. Не трогали, дали погоревать, поплакать, а затем пинком — да в суровую реальность.

— Ничего, кошмары, — вымученно улыбнулся.

Парни не верили, взгляд Гермионы стал откровенно скептическим, но в душу не лезли, за это уже стоит поблагодарить врожденную или развившуюся — у кого как — тактичность.

— Попросить у Северуса зелье сна без сновидения? — только и спросила Бобренок.

— Не стоит, — иначе сновидения все равно будут, но вот проснуться я не смогу, вынужден буду досмотреть до конца, а это всегда больно.

Гермиона соскользнула с парты, подошла и обняла меня, теплое дыхание коснулось шеи, ладошки прошлись по спине.

— Мы рядом, если захочешь поговорить. И никому не скажем, — прошептала она.

В пустоте разлилось тепло благодарности, еще слишком слабенькое, болезненное, в последнее время любые намеки на чувства вызывали боль. Разум защищался от них апатией.

— Спасибо.

Девушка кивнула и вернулась на свое место.

— Итак, — сменил тему Дракон. — У кого какие планы на лето?

— Курсы в Отделе Тайн, — тут же отчиталась Гермиона. — Изучить требуется много, мне еще школьное магловское образование нагонять, поэтому любое свободное время принадлежит невыразимцам.