Четверо

– Они не видят вас сутками, командир. Это может привести к утрате доверия и конфликтам. Поверьте мне как психологу.

– Ладно, ладно. – Лазарев отложил планшет и встал с кресла.

В кают-компании сидели все трое: Крамаренко, Нойгард и Гинзберг. На столе в этот раз было почему-то больше еды, чем обычно, даже откуда-то появился небольшой кремовый торт. Все трое весело шутили и переговаривались, но замолчали, когда в отсек вошёл Лазарев.

Гинзберг, почему-то сидевший за столом в дурацком разноцветном колпаке, при виде командира приветливо, но холодно улыбнулся.

– Что за веселье у вас тут? – спросил Лазарев. – Гинзберг, что за колпак у тебя?

Гинзберг перестал улыбаться.

– У меня сегодня день рождения.

– Вот как… – растерянно сказал Лазарев.

– Ему сегодня 127 лет, – сказал Нойгард.

– Все поздравили меня с утра, кроме тебя, – сказал Гинзберг.

– Прости. С днём рождения тебя.

– Спасибо, спасибо.

Повисло неловкое молчание.

Лазарев растерянно оглядел команду, придвинул стул к столу, сел рядом.

– Я поздравляю тебя, желаю тебе долгих лет жизни, здоровья… – замялся он. – Вот этого всего.

Молчание стало ещё более неловким.

– Серьёзно, что ж ты так, – сказал Нойгард. – До того как мы уснули в этих капсулах, ты был как-то добрее. Может, стазис что-то подпортил? Я, конечно, понимаю, важные дела и всё такое, но ты больше общаешься с роботом, чем с нами. Сутками не видим. Раньше такого не было. Раньше всегда мог подбодрить, пошутить, а сейчас…

– У меня важная работа, – возразил Лазарев. – Работа на первом месте.

– А у нас не важная? – сказал Гинзберг. – Чёрт с ним, с днём рождения, но это уже не первый раз, когда ты относишься к нам как…

– Как к деревянным болванчикам, – продолжил за него Нойгард. – Как будто нас не существует. С тобой говоришь – будто в пустоту смотришь. Слушай, мы тут сейчас все на взводе, если ты не заметил. Зачем от нас прятаться? Что-то случилось? Если честно, это как-то, ну… Напряжно.

Лазарев замолчал.

– Я не прячусь… – Он пожал плечами. – Ладно. Извините. Может быть, я неправ. Может, и сам не замечаю этого.

– Ладно, проехали. Мы тут без тебя, между прочим, обсуждали гравитацию и теорию относительности. – Крамаренко отрезал кусок торта и обратился к Гинзбергу: – Ты в курсе, например, что мы сейчас совершенно не знаем, сколько тебе может быть лет на самом деле?

– Отличные новости, – сказал Гинзберг. – Сколько же мне лет? Десять тысяч?

– Ну, это вряд ли, конечно. Правда в том, что мы не знаем, сколько времени сейчас прошло на Земле. Мы знаем, сколько лет, дней, часов с начала полёта прошло относительно нашего корабля, но время и пространство искривляются даже на сравнительно небольших скоростях – вспомни эксперимент с «Викингами» в семидесятых годах двадцатого века, – а что уж говорить о нас? Мы отсчитываем время с помощью атомных часов на борту, но это наше время. На Земле оно может быть другим.

– А сейчас попробуем узнать, – сказал Лазарев. – «Аврора», какой сейчас год и день на Земле?

«Аврора» ответила не сразу:

– Я не могу вам этого сказать. Слишком много неизвестных факторов.

Гинзберг присвистнул.

– Даже робот не знает, – сказал он.

– Мы оторваны не только от привычного пространства, но и от привычного времени, – сказал Крамаренко. – Вряд ли, конечно, на Земле сейчас наступило четвёртое тысячелетие, но, скажем так, есть такая вероятность, отличная от нуля. Впрочем, вы все проходили в школе физику и должны это понимать. А может, и наоборот. Может, мы вообще вернёмся в прошлое.

Нойгард взглянул на наручные часы.

– Как бы то ни было, – сказал он, – на моих часах полдень, и мне пора проверить состояние двигателей. Я пошёл в двигательный отсек, вернусь минут через десять. Странно говорить о времени в таком контексте, но что уж поделать… Не доедайте торт без меня.

Он встал и направился к выходу.

– Мы очень многого не знаем, – задумчиво проговорил Гинзберг. – Удивительно, насколько мы ещё глупы.

– Мы даже не знаем, что такое гравитация, – продолжил Крамаренко. – То есть серьёзно: мы не знаем, как она работает. Она двигает звёзды и галактики, атомы и нейтроны, она искривляет время и пространство, она разгоняет частицы в наших стазисных установках, замедляя время. Это сила, которая делает вообще всё. – Он обвёл руками вокруг. – Но мы не знаем, что это. Мы не знаем её природы. Сто лет назад верующим нужен был Бог, чтобы объяснить необъяснимое. Для физиков этот Бог – гравитация. Когда мы поймём, что это такое, мы сами станем богами.

– Но мы умеем совершать гравитационные манёвры, – сказал Лазарев. – В конце концов, у нас на корабле есть гравитационная установка, чтобы мы тут не плавали, как рыбки в аквариуме, и чтобы наши мышцы не превратились в студень.