Четверо

– В детстве я мечтал стать моряком, – сказал Лазарев, не отрывая глаз от моря.

– Я знаю, – сказала «Аврора».

– Я родился в Москве, а откуда там море… Читал всякого Грина, Жюля Верна, смотрел на картины Айвазовского, и всё это кино про пиратов. А настоящее море увидел только в 18 лет. Тогда впервые побывал в Крыму, и это море, чёрт возьми… А последний раз я видел море в 32 года, за месяц до начала тренировок перед полётом.

Он задумался и стал подсчитывать.

– Когда мы стартовали, мне было 34. Когда вошли в стазис, мне было 36. Получается, сейчас мне 122 года или около того?

– По земным меркам вам 122 года и четыре месяца. Вы отлично выглядите для своего возраста, – сказала «Аврора».

Лазарев усмехнулся.

Море шумело, плескалось, искрилось волнами, поглощало и умиротворяло.

Интересно, что «Аврора» показывала остальным, подумалось ему. Нойгард любит котов, наверное, она показала его дворик в Берлине с гуляющими по газону котами. А Гинзбергу… чёрт его знает, он американец, может быть, он увидел здесь какой-нибудь залитый солнцем Майами и, наверное, тоже море. Правда, там океан. Да, ему наверняка показали океан. А Крамаренко? Наверное, вид из окна поезда. Он очень любит путешествовать и обожает всякие поезда. Последний раз, как он рассказывал, он катался на поезде по Норвегии, может быть, именно это он и увидел на экране.

«Море, огромное, тёплое, доброе море, пожалуйста, шуми вечно, дыши солёной прохладой, – думал он, – и оставайся таким же, когда я вернусь. А я обязательно вернусь».

– Ваш час прошёл, – сказала «Аврора». – Я могу продлить море ещё на некоторое время, если захотите. А могу спеть Дэвида Боуи. На английском.

– Нет, спасибо. – Лазарев встал с дивана. – Пора работать.

II

Крымская АССР, город Белый Маяк

16 сентября 1938 года

14:30

– Просыпайтесь, приехали.

Введенский дёрнулся, сонно мотнул головой, резко разлепил глаза и огляделся. Он сам не заметил, как заснул в дороге. Он сидел на переднем диване; водитель, загорелый старичок с ясными синими глазами, смотрел на него и выжидающе улыбался.

Машина стояла у небольшого здания горотдела милиции; возле входа уже скучали в ожидании двое в белых гимнастёрках.

Даже в машине было чертовски жарко – Введенский почувствовал, как пот заливает глаза и слиплись волосы под фуражкой. Они стояли на мощёной дороге, из окна соседнего дома с любопытством выглядывали чумазые дети – маленькие татары, которые наверняка видят здесь такой автомобиль раз в полгода.

Совсем небольшой городок.

Ему было сонно и муторно, губы пересохли от жажды, слипались глаза, и затекла правая рука.

Вдалеке – Введенскому показалось по ленинградской привычке, что это тучи, но нет – высились огромные горы, чуть подёрнутые лёгкой дымкой. Он всё никак не мог привыкнуть к этим крымским горам, в Ленинграде всё плоское, а здесь к двум измерениям добавляется ещё и третье. И ещё труднее здесь привыкнуть к тому, как по этим горным дорогам лихачат местные водители, то ли безумцы, то ли самоубийцы, то ли просто хорошо знают дорогу – но ехать иногда по-настоящему страшно. Тем не менее он умудрился уснуть по дороге и совершенно не помнил как.

Он помнил пыльную дорогу, синие проблески моря на горизонте, дрожащие миражи и солнечные блики в зеркале.

Белый Маяк – городок между Алуштой и Гурзуфом, не такой большой, как первая, и не такой красивый, как второй. Каких-то двадцать лет назад он был обычным посёлком, береговая линия которого напоминала алуштинский «профессорский уголок» с дачами и старыми особняками, где предпочитала отдыхать интеллигенция, не любившая ялтинского шума и людной Евпатории.

Это всё, что Введенский знал о городе, где ему предстоит работать.

Он взглянул на себя в зеркало заднего вида и понял, что выглядит очень уставшим: покрасневшие глаза, бледное, почти не загоревшее на крымском солнце лицо, прядь вспотевших чёрных волос, выбивающаяся из-под фуражки, а на впалых щеках стало появляться раздражение от бритья – он здесь так и не нашёл в продаже свой крем. Он недовольно скривил тонкие губы, снял фуражку и провёл ладонью по лицу, утирая капли пота.

– Я что, уснул? – спросил Введенский.

– Как выехали из Алушты, так и затарахтели, что мой мотор, – ответил водитель. – Вот, Николай Степаныч, приехали, глядите, вас там уже ждут.

– Да, да. – Введенский протёр глаза и открыл дверцу, чтобы выйти. – Вы же подождёте меня тут?

– Само собой, – ухмыльнулся водитель. – Мне вас ещё в номера вечером везти.

– Скажете тоже – в номера… Я даже не знаю, куда меня тут поселили.

– Да там санаторий прямо на берегу, у пляжа. Я эти места знаю, там от центра города – полчаса пешком по дороге. Там сейчас и не живёт почти никто, запустение, сезон на излёте, да и заведующего недавно посадили – воровал. Одна бабка там сейчас живёт, да вы её и не увидите, наверное. Вас ждут, – водитель кивнул на тех двоих, что стояли у входа в отделение.

– Да, да, – повторил Введенский и вышел из машины.

Двое переглянулись, выпрямились, нацепили фуражки и быстрыми шагами направились к нему.