Четверо Благочестивых. Золотой жук

– На Даунинг-стрит[14] заваривается серьезная каша, – сказал он. – Никто не знает, чего ожидать.

Мистер Фалмут встал и, вздохнув, поправил фуражку.

– Нас ждут веселые деньки… Хотя я так не думаю, – парадоксально изрек он.

– А что думают люди? – спросил комиссар.

– Вы газеты видели?

По тому, как он пожал плечами, было видно, насколько невысокого мнения был комиссар столичной полиции об английской прессе.

– Газеты! Кто, скажите на милость, обращает хоть какое-то внимание на то, что пишут в газетах? – с раздражением произнес он.

– Я например, – спокойно ответил сыщик. – В газетах чаще всего пишут то, что хотят увидеть люди. Мне кажется, что идея ведения газеты в общих чертах к тому и сводится, чтобы человек, прочитав ее, сказал: «Хорошо сказано… Это как раз то, о чем я толкую».

– Ну, а на улицах… Вы знаете, что люди говорят?

Фалмут кивнул.

– Только сегодня вечером я в парке разговаривал с одним человеком. Вполне приличного вида господин, я бы даже сказал, интеллигент. «Что вы думаете об этом деле с “Четверкой благочестивых”?» – спросил я его. «Странное дело, – ответил он. – А вы как думаете, есть в этом что-то?» И это все, что говорят об этом люди, – поморщившись, подытожил офицер полиции.

Если в Скотленд-Ярде царило уныние, то Флит-стрит[15] пребывала в радостном возбуждении. Была получена великолепная новость, новость, которой могли быть отданы развороты газет, новость, о которой могли трубить передовицы, новость, которую можно было помещать на плакатах, представлять в виде иллюстраций и диаграмм или освещать статистическими выкладками.

«Дело рук мафии?» – шумно вопрошала «Комет» и далее всеми силами доказывала, что именно так.

«Ивнинг уорлд», чья редакторская мысль любовно сохранила воспоминания о шестидесятых годах, тихо предполагала вендетту и приводила в пример «Корсиканских братьев».

«Мегафон», похоже, утратила интерес ко всему, кроме «Четырех благочестивых», и забивала целые страницы рассказами об их жутких злодеяниях. Из старых запыленных подборок газета эксгумировала подробности всех убийств, совершенных как в Старом Свете, так и в Америке, напечатала фотографии и обстоятельные жизнеописания всех жертв, тем самым – вовсе не собираясь оправдывать «Четверку» – честно и непредвзято показав, какого сорта людьми они были.

К шквалу писем, обрушившемуся на редакцию, «Мегафон» отнесся очень осторожно, поскольку газета, имеющая клеймо «желтой», как правило, проявляет больше осмотрительности, чем ее более серьезные конкуренты. В газетном мире мало кто обращает внимание на скучную ложь, но интересное преувеличение может вызвать бурю негодования со стороны обделенного воображением соперника.

А количество писем о «Четверых благочестивых» тем временем росло с каждым днем, ибо вдруг, словно по волшебству, каждый внештатный корреспондент, каждый грамотный джентльмен, зарабатывающий пером, каждый, кто умел писать, неожиданно открыл, что всю жизнь был близко знаком с «Четверкой».

«Когда я жил в Италии, – писал автор “Заходите снова” (издательство “Hackworth Press”, 6 шиллингов; состояние почти идеальное – фаррингдонская книжная лавка, 2 пенса), – помню, мне рассказали одну историю об этих палачах…»

Или:

«Если место, где скрываются “Четверо злодеев” находится в Лондоне, то это может быть только в “Сухой бухте”, – писал другой джентльмен, который в северо-восточном углу своего манускрипта указал фамилию: Коллинс. – “Сухая бухта” во времена правления Карла II была известна как…»

– Кто такой Коллинс? – спросил издатель «Мегафона» у утомленного редактора.

– Наш бывший построчник, – устало пояснил помощник, показав тем самым, что даже передовые силы журналистики не прочь вернуться на проторенную дорожку. – Раньше он занимался полицейскими судами, пожарами, расследованиями и так далее, но сейчас ударился в литературу и пишет сразу две книги: «Живописными уголками старого Лондона» и «Знаменитые могилы Хорнси».

Во всех рабочих кабинетах в редакции творилось одно и то же. Каждая телеграмма, каждый листок бумаги, которые попадали на стол помощника редактора, содержали в себе отпечаток трагедии, нависшей над страной. Даже судебные протоколы отражали интерес к «Четверке». В одном описывалось разбирательство дела о ночной драке, устроенной подвыпившим юношей.

«Мой мальчик всегда был добрым и честным, – в слезах говорила его мать на суде. – Все эти ужасные рассказы о четырех иностранцах! Это они его таким сделали».

Суд счел это смягчающим обстоятельством.

И лишь сам сэр Филипп Рамон, человек, наиболее всего заинтересованный в развитии ситуации, хранил молчание.

Он отказался разговаривать с журналистами, отказался обсуждать возможность убийства даже с премьером, а на письма от восхищенных его мужеством соотечественников, которые приходили изо всех уголков страны, ответил объявлением в «Морнинг пост», где просил своих корреспондентов не слать ему открытки, поскольку они все равно отправляются в мусорную корзину.