Четверо детей и чудище

— Вообще-то был, очень давно, — возразил псаммиад. — Весьма элегантный отросток, длинный, пушистый от основания и до кончика. Это был псаммиадов отличительный признак, и он вызывал всеобщее восхищение. Прошу заметить, я очень гордился своим прекрасным хвостом. Но вот однажды я раздулся, чтобы подать сочного мегатерия к воскресному обеду одного пещерного семейства, а мимо как раз громыхал тираннозавр рекс — а он тоже собирался обедать, вот и подумал, что из меня получится вкуснейшая закуска. Я был так поглощен раздуванием, что не замечал его, пока не увидел устремившуюся ко мне чудовищную голову с распахнутыми челюстями. Я покатился от него так быстро, как только мог, но вот хвост подобрать не успел. Челюсти клацнули — и я лишился хвоста.

— Какой ужас! — воскликнула я.

— Не стану отрицать, — согласился псаммиад. — До сих пор прихватывает в районе копчика, стоит об этом подумать. Но с годами я сумел примириться со своим новым тупоконечным обликом. Я все еще вполне привлекателен, если мне позволено будет заметить.

Псаммиад засиял от самодовольства. Я боялась поднять глаза на Шлёпу или Робби. Псаммиад — он совершенно замечательный, но с внешностью ему катастрофически не повезло. Мохнатый бочонок вместо туловища, морщинистое лицо, раскидистые уши летучей мыши, глаза, колыхающиеся на нелепых розовых стебельках, — сами посудите.

— Ну да, вы исключительно красивый, — сказала я, изо всех сил сдерживая смех.

Псаммиад благосклонно мне улыбнулся.

— Так что же, исполнить ваше желание, дети? — спросил он.

— Да, пожалуйста. Сегодня моя очередь, и мне бы очень хотелось, чтобы мы все могли летать. Будьте так добры. Если вас не затруднит. Я прям жутко надеюсь, что не затруднит, — затараторила Шлёпа.

— Разумеется, — сказал псаммиад и начал раздуваться. Он пыжился, и пыжился, и пыжился, казалось, еще чуть-чуть — и его разорвет пополам. Потом мгновенно сдулся, коротко кивнул и зарылся в песок.

В ту же секунду я почувствовала странное жжение и покалывание в спине. Шлёпа шарила сзади рукой, Робби чесал лопатки, а Моди изумленно смотрела через плечо.

— Что это? — спросила Шлёпа. — Что происходит?

Ощущение все усиливалось, в лопатках так зудело, как будто они сейчас кожу прорвут. Я буквально чувствовала, как они выпирают сквозь тонкую футболку. Я перепугалась. Изогнувшись, нащупала за спиной что-то острое, а потом мягкое, как перо, выбившееся из подушки. Перо!

— Ничего себе, по-моему, у нас крылья растут! — выдохнула я.

Два острия прорвали футболку, и, высвободившись, крылья поперли с немыслимой скоростью. Сперва они были туго скручены, как свернутые зонтики, но, когда еще выросли, у меня появилось странное тянущее, ноющее чувство. Я втянула голову в плечи, и вдруг мои длинные, темные, остроконечные крылья расправились. Я захлопала ими в воздухе, подняв вокруг себя страшный ветер. Крылья были небесно-голубые с серовато-синими кончиками.

— Смотрите, какие у меня крылья красивые! — крикнула я.

— Ты на мои посмотри! — завопила Шлёпа, кружась юлой и распахивая свои крылья как громадный плащ. Ей достались алые с золотой каемкой, ослепительно яркие.

— У меня тоже! — заорал Робби. — Звериные! — У него крылья были чудесного темно-желтого, как песок, цвета и в коричневых пятнышках — леопардовые.

— Крылышки, крылышки! — распевала Моди, подпрыгивая и хлопая прелестными малышовыми крылышками. Сверху они были белоснежные, а изнанка — розовая. — Моди летает! — сказала она, подпрыгнула повыше… и зависла в паре дюймов над землей. Она так энергично била крыльями, что разрумянилась, и щеки у нее стали под цвет нижних перышек.

— Смотрите на Моди! — сказала я. — Она правда летает. Осторожней, солнышко, высоко не взлетай!

Я тоже замахала крыльями, и в ногах и руках появилась странная легкость. Но оторваться от земли не вышло.

— Не получается! — Робби стоял на цыпочках и размахивал крыльями, а заодно и руками тоже. — Я пытаюсь, но ничего не выходит: так и знал, что у меня не получится!

— Смотри на меня! — Шлёпа сиганула вверх и так яростно замолотила крыльями, что порывом ветра нас чуть с ног не сбило, но и она шмякнулась на землю.

— Ой! Моди, покажи, как ты это делаешь?

Моди хихикнула, взмыла вверх, болтая ножками, и повисла у нас над головами. Она попробовала описать в воздухе круг, но вместо этого, визжа от смеха, перекувырнулась, и еще раз, и еще.

— Тебе весело, Моди? — довольно окликнула ее Элис, не замечая, что драгоценное дитя вверх тормашками парит в воздухе.

— Может, так? — Шлёпа подпрыгнула. На пару секунд она вроде повисла в воздухе, но только захлопала крыльями — тут же устремилась вниз и во второй раз шмякнулась, растрепав свои новенькие перышки.

— Ой, опять! Вот же псаммиад подлюка! Крылья у нас есть, а толку от них нет — летать-то мы не умеем.

— Зато они красивые. — Я потянулась и погладила свои крылышки.

— Я же говорил, — сказал Робби, передернув плечами. — Так и знал, что ничего у нас с крыльями не получится.

Из-за дерева с клекотом вылетела стайка птичек. Они как будто потешались над нами.