Четверо из России

На холме кто-то брал песок и выкопал ямку метровой глубины. Мы положили в нее Левку. Белка накрыла труп мешком от носилок, и мы стали сыпать в яму песок. Димка поставил на могилу четырехугольный брусок от носилок. На нем надо было укрепить звезду, но ее не из чего было сделать. Я просто написал на дощечке следующие слова:

Здесь похоронен русский мальчик,

Лева Гомзин,

Тринадцати с половиной лет,

которого затравили собаками

проклятые Фогели

СМЕРТЬ НЕМЕЦКИМ ЗАХВАТЧИКАМ!

Мы укрепили на бруске эту дощечку и стояли перед могилой, не смея двинуться дальше.

– Смотрите! – шепнул вдруг Димка.

От города двигались двое полицейских. Вместе с ними шел, прихрамывая, военный, в нем мы узнали человека, который должен возвращать людям здоровье…

Мы пожелали доктору Зайделю всех чертей и пустились бежать к лесу.

ПОЛЬСКИЙ МСТИТЕЛЬ

Я был бы идиотом, если бы захотел дать тебе уразуметь степень потрясения, уничтожившего меня до полного поражения мысли.

А. Грин. «Путь»

Пока полицейские оставались на холме, они хорошо видели нас, и пули, пущенные ими, вжикали где-то недалеко. Но как только преследователи спустились с холма, им уже трудно стало отыскивать вас в высокой спелой ржи и зарослях кустов. Мы добежали до соснового бора, вскарабкались по скользкой от хвои земле на небольшой пригорок и сели, запыхавшись, под кустами.

– Где они? – тяжело отдуваясь, спросил Димка. Мы долго вглядывались в белое поле ржи, в зеленые островки кустов, но наших преследователей не было видно.

– Вон они, – живо сказала Белка. – Вон выходят из кустов.

Молодой Зайдель, неизвестно откуда взявшийся, бежал впереди, как овчарка. Полицейские стояли и о чем-то говорили с доктором. Наконец гитлерюгенд повернулся к ним и что-то сказал. В ответ доктор махнул рукой, подзывая к себе.

Солнце уже садилось, и немцы, должно быть, решили пока оставить погоню: мы увидели, как все четверо отправились в Шримм. Только толстогубый юнец все время останавливался и, обернувшись, рассматривал местность.

– Ушли, собаки! – сказал я. – Какая же мразь этот доктор!

И только тут увидел то, что в другое время заставило бы меня расхохотаться: Белка все еще держала в руках наши удочки!

– Зачем же ты их несла? – грустно спросил я.

Она ответила:

– Не знаю… А может, они еще пригодятся?

В самом деле… Мне пришла в голову мысль, что мы могли бы идти с удочками до самого Острогорска, выдавая себя за рыбаков.

– Правильно, Белка! Если бы найти еще котелок или ведерко… Пускай нас принимают за рыболовов.

Взяв по легкой удочке и перебросив каждый ее через плечо, мы пошли по лесу. Кроме удочек, у нас в руках ничего не было, и это вновь и вновь заставляло думать о Левке.

Я следил потерянным взглядом за тем, как пестрый дятел по-хозяйски осматривает и долбит сосну, как носится целая стая синиц и поползней. Но если бы меня спросили, о чем я думаю, я бы не нашелся, что ответить.

– У, гады! – скрежетал зубами Димка. – Какого парня сгубили!

И я понял, что наше молчание громче всяких слов говорит о том, что делается у каждого на душе…

Под ногами появилась тропинка. Она вилась меж деревьев. И мы пошли по тропинке, держась все время в тени деревьев и оглядываясь. Холм, где остался навсегда лежать Левка, давно уже скрылся из глаз, но все равно мы видели его. Уже не встанет и не побежит за нами Левка, не глянет огромными черными глазами, не скажет, играя в нашу индейскую речь: «Да не будь я Федор Большое Ухо…»

С пригорка, по которому мы двигались, видно было все, что делается на прибрежной равнине. Кое-где на полях началась уборка ржи. Стрекотали жатки, и за ними тонкой линией выстраивались снопы. Вон, прямо тут, на меже, устроен ток, к которому лошади тянут возы снопов. Слышно пение моторов молотилки и видно, как вьется из-под нее пыль…

Мне показалось, что кто-то плачет. Я оглянулся: так и есть! Белка не успевала вытирать покрасневший нос подолом платья.

– Хватит, ребята! – рассердился я. – Что толку от слез?

– Левки не-е-ету, – всхлипывая, проговорила Белка.

– И больше никогда не будет! – с нарочитой твердостью сказал я. – И нечего плакать. А ну, Белка, – быстрее!

Иногда мы слышали, как в лесу раздавалось точно такое же, как в острогорских лесах, «ау». Крестьяне, очевидно, собирали грибы. Я подумал о грибах, и мне страшно захотелось есть.

– Скоро будет темно. Давайте поищем грибов. Солнце уже садилось. От деревьев тянулись огромные густые тени. Далеко впереди горел костер. Тонко звенела паутина мошкары. Тут впервые Белка показала, на что она способна. Мы с Димкой собирали только маслята, которые растут так, что их и слепой увидит, а Белка выискивала под хвоей белые грибы, которые называла боровиками.

Вдруг Димка закричал:

– Идите сюда! Я нашел орехи…

Мы подбежали и стали рвать орехи, которые росли целыми гнездами, по нескольку штук вместе.