Четверть века назад. Часть 2

И теперь произошло то же самое. «Никто какъ Богъ!» сказала себѣ Софья Ивановна послѣ долгаго передумыванья всякихъ тяжелыхъ мыслей и ни къ чему неприведшихъ соображеній возбужденныхъ въ ней полученнымъ изъ Сицкаго извѣстіемъ. И она какъ-то вдругъ успокоилась и ободрилась, и вернувшуюся къ ней ясность духа сообщила и «ютившимся подъ ея материнскимъ крыломъ птенцамъ несмыслящимъ», какъ называлъ въ шутку себя съ пріятелями Ашанинъ. Всѣмъ имъ, включая сюда и Гундурова, какъ бы вдругъ стало очевиднымъ что не изъ чего приходить заранѣе въ отчаяніе, что тонъ письма княжны былъ гораздо болѣе успокоительнаго чѣмъ устрашающаго свойства, и что сама она наконецъ не принадлежала къ числу тѣхъ созданій чья зыбкая воля клонится по прихоти всякой перемѣны вѣтра: «ее не сломить никакому Петербургу!» подумалось всѣмъ имъ.

Оба пріятеля Гундурова одинаково это всего сердца желали ему успѣха, хотя и руководились при этомъ не совсѣмъ одинаковыми побужденіями. Донельзя распущенный въ нравственномъ отношеніи, но искупавшій свои слабости дѣйствительно «золотымъ», какъ говорила Софья Ивановна, пылкимъ и великодушнымъ сердцемъ, Ашанинъ не имѣлъ ничего иного въ виду при этомъ какъ счастіе друга, котораго онъ любилъ какъ брата и глубоко уважалъ какъ человѣка. Искренній «фанатикъ» театральнаго искусства, Вальковскій таилъ вмѣстѣ съ тѣмъ подъ своею, весьма часто намѣренною, грубостью не мало что говорится «хитростцы» и практическаго разчета. Онъ любилъ Гундурова по своему, за «охоту и талантъ» его ко сценѣ, и въ бракѣ его съ дѣвушкой имѣвшею принести мужу въ приданое такое огромное состояніе какъ княжна видѣлъ прежде всего ту выгоду которую самъ онъ, Вальковскій, въ случаѣ такого приращенія земныхъ благъ у пріятеля, могъ извлечь для себя какъ по части устройства всякихъ будущихъ «театриковъ» такъ и относительно грядущаго размѣра тѣхъ вспоможеній всякаго рода которыми онъ искони привыкъ пользоваться со стороны обоихъ своихъ пансіонскихъ товарищей… На этомъ основаніи онъ гораздо болѣе Ашанина волновался заботой объ исполненіи желаній Гундурова, и очень часто, самъ не подозрѣвая того, оскорблялъ нашего героя въ его чистомъ и благоговѣйномъ чувствѣ ко княжнѣ Линѣ.

— Послушай, братъ, говорилъ онъ ему озабоченно на другой день послѣ полученія ея письма въ Сашинѣ,- я всю ночь продумалъ о твоихъ обстоятельствахъ, и пришелъ къ тому что нечего намъ тутъ всѣмъ киснуть когда настоящее дѣло дѣлась треба!

— Какое это такое «настоящее дѣло»? спрашивалъ Сергѣй.

— А такое что колибъ эта лядащая фря, княгиня, захотѣла дочь силой въ Питеръ везти, такъ вѣдь и мы можемъ ей такой камуфлетъ подпустить… Я все сообразилъ подробно. На козлахъ ямщикомъ — я. Весь этотъ аллюръ ихній знаю я теперь до тонкости, то-есть въ самомъ настоящемъ видѣ изображу, не отличить! Володька — лакеемъ. Мы же и свидѣтели. Подкатываемъ ночью къ саду;- она тамъ ждетъ. Живо, въ коляску, валяй въ Анцыферово, — село тутъ есть, двадцать верстъ, все это разузналъ я до ниточки, а въ селѣ-то попъ Гаврило, пропойца и шельма изумительнѣйшая, за сто цѣлкашей козла съ козой обвѣнчать готовъ, говорятъ, а не то что…

— Ты самъ не знаешь что говоришь, Вальковскій! вскликнулъ весь вспыхнувъ Гундуровъ.

— Экая дубина, экая безобразйна! расхохотался тутъ же бывшій Ашанинъ;- и вѣдь изъ того онъ это все изобрѣлъ въ дурацкой головѣ своей чтобъ ему ямщикомъ молодцомъ на козлахъ сидѣть, въ клыкъ свой кабаній соловьемъ свистать… А что, Ваня, «Маргоренька-то къ гусару ушла»? закончилъ онъ вопросомъ которымъ преслѣдовалъ его съ утра до вечера, съ самаго дня встрѣчи ихъ въ городѣ.

Вальковскій, само собою, ругнулъ его, плюнулъ, и отошелъ.