Четвёртая пуля

Сибирцев достал из кармана пиджака примятую коробку папирос «Дюбек» и спички, неторопливо выпрямил и слегка размял папиросу, закурил. Маркел небрежным жестом взял коробку, повертел ее в пальцах, прочитал название фабрики и так же небрежно откинул на стол.

– До сих пор не укладывается у меня в голове, – начал Сибирцев, – поступок вашего свояка. Кстати, почему вы его Пашей зовете, это же его церковное, надо понимать, имя, а вообще-то он…

– Руськой он был всю жизнь. Амвросием папаша назвал его, большой был оригинал. Да, это уж после ранения стал Павлом. Очень его Варвара не любила это – Руська, вечная им обоим память… Я понимаю, о чем вы… Священник, мол, с Богом один на один, а тут вдруг – этакое… Да, принял он большой грех на душу. А я, знаете ли, одобряю его, хоть, чую, когда-нибудь отольется мне это богохульство. Но что поделаешь? Жизнь гораздо сложнее, чем нам думается.

– Согласен с вами полностью, – кивнул Сибирцев. – Я ведь тоже по этому поводу беспрестанно размышляю. Полагаю, не мог он поступить иначе… Не успели мы с ним всерьез поговорить – жаль. А вы с ним, значит…

– Да, чтобы предупредить ваши вопросы, сразу отвечу: моей женой была Алена, младшая сестрица Варвары. Погибла она в марте пятнадцатого. Целый год известие ко мне шло… Паша и привез.

– Где? – тихо спросил Сибирцев.

– В Августовских лесах.

– А-а, на Северо-Западном… – слишком хорошо известны были эти места прошедшим великую войну. Сибирцев, недоучившийся студент-медик, закончил краткосрочные курсы прапорщиков, попал в действующую армию, когда там уже ходили легенды о героизме русских войск, отступавших из Восточной Пруссии под непрерывным обстрелом германских пушек: гранатами и шрапнелью – по окопам, а по штабам и резервам – «чемоданами», тяжелыми снарядами дальнобойной артиллерии. Ужас и смерть беспрерывно сеяли эти проклятые немецкие «чемоданы»…

– Да, смертельная контузия, – вздохнул Маркел. – Говорили, что полевой лазарет разнесло вдребезги. Зачем ей это было надо, не знаю… Однако что за польза от всех этих бесплодных воспоминаний?.. Будет, право. Так вы, значит, у нас по продовольственной части? А с какой, собственно, стати? Ведь для этой цели у нас имеются продотряды, хотя указом о введении продналога они формально и ликвидированы.

– Ну как же, а реквизированный весной хлеб надо вывозить, охранять? А излишки, согласно новому продналогу…

– Да какие там излишки? – зло отмахнулся Маркел. – Откуда они возьмутся? Голод идет. Страшный голод, уважаемый Михаил Александрович. И чем вы тут будете заниматься, не представляю, простите великодушно… Кстати, извините, я ведь не удосужился как-то взглянуть на этот ваш документ. Для порядка, знаете ли. Какая-никакая, а все же власть. Не позволите полюбопытствовать?

– Пожалуйста, – Сибирцев показал мандат, о котором давеча говорил.

Маркел внимательно посмотрел его, даже на просвет взглянул, и отдал, кивнув.

– Есть доверие… А что, Михаил Александрович, – насмешливо улыбнулся он вдруг, – может, и вправду имеете вы такую власть, чтоб грабеж прекратить?

– В каком смысле?

– В самом прямом. Да вот, рассудите. Как уж сказано было, официальное введение продовольственного налога населению отменяет необходимость противуправных действий, да и самого существования продотрядов, заградотрядов и всех прочих незаконных ныне учреждений власти. Однако же, если поглядеть непредвзято, ведь продолжают грабить мужика. Только теперь под другим – хотите, флагом, хотите, соусом – как вам будет угодно. На всякий резонный вопрос – ответ однозначен: мы, говорят, крестьянина-бедняка не трогаем, мы у кулака шарим. Да откуда ж тебе знать: кулак он или нет? А на это, отвечают, у нас сильно развито классовое чутье. Видим – хозяйство в порядке, прибыль есть, значит, что? Непорядок. Вот он и есть кулак. И шерстят. А скажите-ка вы мне, когда у настоящего крестьянина в хозяйстве, извините, бардак был? Так почему же он кулак? Ему в семнадцатом землю в вечное пользование дали, иначе б отвернулся он от вас, я имею в виду большевиков, коих вы представляете… А сами, простите, кто будете по убеждениям, если не секрет, конечно?

– Социалист-революционер.

– Ага, эсер, значит… Так что ж вы, уважаемые, свой-то единственный путёвый лозунг большевикам-то отдали, а? Обокрали они вас. Вы все шумели, да только обещали землицу мужикам на веки вечные, а они объявили вслух, декрет приняли, да и отдали, вот и откачнулась к ним Россия-матушка.

– Я смотрю, – улыбнулся Сибирцев, – и у вас тут, в медвежьем-то углу, тоже высокая политика в чести?

– Ах, нынче разве что одной политикой и бываешь сыт по горло. Вам не кажется странным, что есть у России такая непонятная особенность: чем меньше порядку, чем скуднее жратва, тем больше все рвутся в политику? Это вместо того, чтоб делом заниматься… Невыгодно-с! Вот отнять, обобрать, ограбить работника – это выгодно. А чтоб самому? Ни-ни, куда там! Нам некогда, мы политики… Паскудство. Ну, да Бог с ними со всеми. Все едино не поумнеют…