Четвёртая пуля

Десять лет назад, в июне сорок пятого года, на этом мосту Дзукаев встретил Сашу Рогова. Они не виделись с сорок третьего, когда Рогов был ранен во время ликвидации фашистской агентуры на Смоленщине. Дзукаев ушел дальше, в Белоруссию, потом к Кёнигсбергу, а Саша затерялся в госпиталях. И вот такая неожиданная встреча. Они вспомнили своих товарищей, с кем прошли долгий путь к Победе, а потом медленно отправились в замок. Рогов возмужал, посолиднел, отпустил рыжеватые усики, а волосы его совсем выгорели и стали цвета соломы, Он уже дослужился до капитана, а Дзукаев после Кёнигсберга стал подполковником. «Снова не догнал», — пошутил Саша.

В замке, которому, как заметил Рогов, уже пятьсот лет, было сумрачно и холодно.

— А вот тут, — он показал в угол, заваленный всяким мусором и мебельным хламом, — мы еще в мае знаешь что обнаружили? Картины Рембрандта, Рубенса и других художников. Величайших художников! Их фашисты спрятали здесь, привалили к стене прямо без рам и тряпками закидали. Сюда эксперты наши приезжали, говорили, что это еще куда ни шло. Тут хоть сухо. А вот другие картины в каменоломни, в шахты старые, в сырость запрятали и заминировали, чтобы взорвать, если мы подойдем. Представляешь, Иван, совсем озверели…

Они снова вышли на широкий, из каменных плит, замковый двор, прошли под башней на мост и остановились. Саша закурил.

Наступал вечер. Солнце, погружаясь в туманные расщелины горной Саксонии, стекало с островерхих черепичных крыш потоками расплавленной бронзы. Синие тени гнездились в кривых и тесных ступенчатых улочках города, мощенных многовековым стертым кирпичом и брусчаткой. У ног Дзукаева лежал Мейссен — родина знаменитого фарфора, помеченного синими скрещенными мечами. Чистенький, аккуратный немецкий городок. Тысячелетия не коснулись его. Ни чума, ни войны, ни мировые катастрофы. У подножья его все так же вилась широкая лента Эльбы…

«Но ведь и здесь, — думал Иван Исмайлович, — прошла война. Гремели орудия, шли танки. На этой же самой Эльбе встретились наши бойцы с американскими парнями, которые неизвестно зачем разнесли вдребезги Дрезден. Замок разбомбили, такую красоту уничтожили… Но почему же тем не менее этот Мейссен остался чистым и нетронутым?»

— Слушай, Сандро, — как когда-то назвал Рогова Дзукаев, и Саша улыбнулся грустно и задумчиво. — Я видел, как наши джигиты в Кёнигсберге охраняли памятник Шиллеру и могилу философа Канта. А в Веймаре, мне говорили, первым делом, как вошли, возложили венки к памятнику Шиллеру и Гёте…

— А я сейчас вспоминаю тот наш городок на Смоленщине, где мы с тобой последнее дело о немке раскручивали. Не знаю, почему вспомнил… А-а, ну, конечно, она же родом откуда-то из этих мест. Из Саксонии… Кстати, чем дело-то кончилось? Меня тогда чуть не пришил тот агент, век его, гада, помнить буду…

— Да чем кончилось?.. Быстро не кончилось. Взяли мы в общей сложности четырнадцать агентов. Следствие затянулось еще на месяц. Но начальство пошло навстречу, увидели, с кем дело имеем. Больше восьми тысяч погибших на совести этих мерзавцев. Потому так долго. Сам Зеленин, начальник управления контрразведки фронта, разрешил продолжать следствие. Он потом нашу разработку приказал, как хороший пример, Сандро, обсудить на совещаниях во всех отделах. Ну, а потом что? Трибунал, приговор: смертная казнь. Силина помнишь, нашего коменданта? Вот сам и расстрелял… Да, Сандро, совсем забыл! Нас же всех к орденам представили! Полковника Митрофанова помнишь? Начальником отдела контрразведки армии был. Вот он и представлял. Тебе вручили?

Рогов отрицательно покачал головой, усмехнулся.

— А что хоть дали-то?

— Как что?! Орден Ленина! Неужели не нашли тебя?

— Да, видать, все ищут, — снова усмехнулся Рогов.

— Найдет, дорогой! — воскликнул Дзукаев. — Как же так? Обязательно найдет орден такого джигита!

— Ладно, — вздохнул Рогов. — Найдет — так найдет… Вот войну закончили — это главное. Ты сейчас сказал: фашисты уничтожали, а мы — охраняем всеми силами… Знаешь почему? Все очень просто. Ведь это они, а не мы стреляли в парламентеров. Они, Иван, несли гибель миру и жутко боялись наказания. А нам дано избавить мир от фашизма. И в этом наша миссия.

Долго стоял Дзукаев у портрета молодого человека и вспоминал своих фронтовых друзей. Уже народ начал расходиться. Дзукаев, спохватившись, чуть не бегом обошел залы музея, не успевая даже читать, что написано на табличках под картинами и кто их рисовал, запомнил только, что было их много, очень много, и были они большие, и на каждой — живые люди, жившие в разные времена. А потом он вернулся к молодому человеку, которого четыреста лет назад изобразил немецкий художник Альбрехт Дюрер, и попрощался с ним, просто, по-мужски, молча, как расстаются с хорошим другом и не знают, даст ли вечное время возможность когда-нибудь свидеться.