Четвертая Скрепа (СИ)

— Извини, мне надо делать свои либеральные дела: распинать младенцев, растлять детей, заражать женщин СПИДом и превращать молодых парней в гомосексуалистов, — сострил Говорухин. Он вздохнул и сжал за спиной кулак.

— На кого только страну-то оставляем?! Сделали её великой, да вы все обосретесь, гниды несчастные! — со стоном прохрипел старик, когда Алексей уже собирался покинуть комнату. Он встал в дверном проеме и сквозь зубы процедил: «Подгузник менять тебе я больше не собираюсь»

— Да как ты посмел, отрок сучий! Где уважение к старости! Говорил я твоей матери аборт делать, нагуляла дура, не послушалась! — диван заскрипел куда звонче, а речь деда была жесткой и отрывистой.

Говорухин оперся на дверной косяк, на рефлексе попытался размять переносицу, но вовремя отвел руку, затем в пару шагов оказался у дедовского дивана и уселся рядом. Он старика несло мочевиной и тем противным запахом, который можно встретить в общественном транспорте от пожилых людей. Говорухин взглянул на деда и поморщился — его лицо было покрыто морщинами и иссохшим, похожим на бересту — хоть сейчас бери чернила с пером и пиши прямо на нем, возражать никто не собирается.

— Мы — это то, какими вы нас сделали, Вы — это то, какими вас сделали, — Говорухин перешел на повышенные тона, — Посмотри вокруг себя — проебывать уже нечего. Всё вы уже проебали, и до вас уже всё проебали, сто лет назад с Распутиным, со знахарями и гадалками, обещавшими чудо — а сейчас просто делаете вид, что стадион, выеденный блохами и насекомыми — это «Глобус». А за ним всё — выжженное поле из страданий, детских слёз и нестерпимой боли. Погрязли в обмане, интригах, да нас такими же сделали. Везде подтырить, подпиздить, испортить, насрать — суки вы все, вот кто вы такие, и за новой вывеской вам не спрятаться. Хотя тут (Говорухин костяшками постучал по голове деда, тот пытался вывернуться, но у него не вышло) менять всё надо. А тут-то ничего и нет. Один сквозняк, даже памяти нет.

Алексей отвернулся от него. Телевизор издавал белые шумы, рядом раздавалось тяжелое стариковское дыхание.

— Лежи и доживай с этим, — спокойно кинул ему Говорухин.

Он вскочил с дивана и вышел из комнаты. На улице похолодало. Морозную дымку разрезал дождь. Рассвет нового дня надрывал упаковку пасмурного неба. Укутавшись в пальто, журналист ушел за придомовую территорию, куда-то туда, где был безжизненный пустырь, на котором задыхался неизвестный цветок. Ботинки вязли в грязи и мокрой глине, повязка и волосы вымокли, а капли дождя слезинками осели на одежде. Остановившись, Говорухин достал из-под пальто папку, взял её в одну руку, пока в другой держал зажигалку, пытаясь её поджечь. Бумаги вспыхнули быстро, тлея на легком ветру, разносивший пепел по пустырю. Когда жжение от огня стало нестерпимым, Говорухин бросил папку на земь. Она осела в грязи и глине. Пламя развеивалось маленьким победным стягом. Журналист смотрел на розовые тучи, думая о том, что очередная точка невозврата пройдена.

XIII

Зазвонил домофон. Говорухин подошел к двери и снял трубку:

— Доставка пиццы, — пробубнил чей-то голос, довольно глубокий и не сказать, что моложавый. Журналист щелкнул по кнопке, прозвучал глухой, даже затухающий сигнал о том, что дверь внизу открылась. Он вышел на площадку. Тягостно зашумел лифт, будто бы коробка с пепперони была неподъемной тяжестью. Створки отворились, и перед ним предстал молодой долговязый парень с непропорциональной головой и прыщавым лицом, в общем, студент.

— Пепперони, — сумму он называть не стал, но протянул чек. Говорухин пальцами взял его и достал из кармана деньги. Затем доставщик протянул ему коробку и проговорил: «Спасибо за заказ. Надеюсь вы воспользуетесь нашими услугами еще», будто бы зачитывая приговор капитализму, а затем по-заговорчески перешел на шепот:

— Извините, — Говорухин принял очень заинтересованный вид, — а вы слышали о расследовании Перевалова, посвященного одному самому высокому городскому чиновнику, — фамилию мэра он назвать не решился.

Говорухин нарочито громко со спокойствием ответил: «Про Долгорукова что ль? Да, дворцы у него прекрасные, спору нет, только без вкуса всё сделано, как будто бы сельский троешник дорвался до денег и своего понятия «шика», а почему вас это интересует?»

Доставщик пиццы немного опешил и повысил тон, хотя голос его оставался всё равно тихим:

— Сейчас подождите, у меня тут, — он стал копаться в сумке, свисавшей с его плеча, — эти как их там… я их несколько штук раздам для членов семьи, если у вас есть… брошурки, точно — произнес он, протягивая несколько листовок Говорухину. Тот кивком показал на то, что его руки заняты стывшей едой. Доставщик нервно рассмеялся и сказал, что подержит пиццу в руках, пока Говорухин будет их осматривать. Буквально через секунду у журналиста в руках оказались листовки. На них был распечатан мужчина лет сорока в темном пиджаке менеджера среднего класса и в героическом профиле позирует на фоне серых многоэтажек, рядом белым по оранжевому было написано: «ПЕРЕВАЛОВ. НАЧНИ ВЫБИРАТЬ!».