Четвёртая власть Третьего Рейха. Нацистская пропаганда и её наследники

Острая политическая и идеологическая борьба той эпохи диктовала небывалый спрос на соответствующую литературу и изобразительный ряд (те же гравюры часто имели пропагандистский характер и выпускались весьма крупными тиражами). В общем, начало Реформации – тот знаменитый день, когда Лютер прибил свои тезисы к дверям Виттенбергской церкви – можно объявить днем рождения пропаганды, если бы не одно «но». Никакого хрестоматийного прибивания тезисов и прочих эффектных жестов не было – это всего лишь легенда, запущенная протестантскими реформаторами в тех же пропагандистских целях. На самом деле, как свидетельствует ученик Лютера Агрикола: «В 1517 году Лютер предложил к обсуждению, по старинному университетскому обычаю, в городе Виттенберге на Эльбе несколько тезисов, но сделал это очень скромно, не желая кого-либо обвинить или очернить» (7). Хотя сам факт появления этой пафосной легенды все-таки свидетельствует в пользу определенного дня рождения пропаганды.

Но как бы то ни было, в целях борьбы с новой ересью в период Тридцатилетней войны в Риме решили создать пропагандистский центр папства. Он возник 6 января 1622 года и назывался «Конгрегация распространения веры» (Congregatia propaganda de fide). С этого начинает жизнь и сам термин «пропаганда» (от латинского propaganda – распространять). Если вас спросят – можете блеснуть эрудицией. То есть, по сути – пропаганда является средством сообщения «истины» невежественным людям. В протестантских странах, как результат яростного противостояния и неприятия всего, идущего из папского Рима, само слово «пропаганда» приобрело отрицательное значение, но у католиков оно имеет дополнительный положительный оттенок (сходный с «образованием» или «проповедованием»).

Результаты кровавой Тридцатилетней войны (когда погибло 3/4 населения Чехии и 2/3 населения Германии) оказались определяющими для судеб Европы на многие столетия.

Во-первых, Вестфальским миром была закреплена политическая раздробленность Германии, что существенно задержало ее становление как национального государства, обусловило перманентную борьбу за объединение ее земель вплоть до падения Берлинской стены.

Во-вторых, «на основе срединного географического положения немецкого народа рано развились комплексы окруженности и необходимости обороны. Самым значительным наследием войны было травмирующее чувство незащищенности и глубоко запрятанный страх перед хаосом любого рода. В этом незабываемом историческом опыте берут свое начало такие необыкновенно содержательные для немецкого сознания категории, как порядок, дисциплина и строгая самодисциплина, поклонение государству как сдерживателю зла» (8). Чем-то этот мрачный опыт согласуется с теми выводами, которые сделал русский народ после эпохи Смутного времени.

И, наконец, в-третьих, произошли важнейшие идеологические изменения – появился такой важнейший фактор, как протестантская этика. «Вся метафизика, вся идеологическая подоснова Запада связана с кальвинистской идеей о предопределенности – Христос пошел на крест не за всех, а только за избранных. На этой идее строились потом все социальные и расовые доктрины» (9). Психолог Э. Фромм указывал: «Человек, освободившийся от пут средневековой общинной жизни, страшился новой свободы, превратившей его в изолированный атом. Он нашел прибежище в новом идолопоклонстве крови и почве, к самым очевидным формам которого относятся национализм и расизм» (10).

Осознание себя как единственных носителей истины до сих пор является определяющим для многих миллионов представителей западной цивилизации, и этот тезис до сих пор служит ареной ожесточенной политической и пропагандистской войны. А. Тойнби писал: «Расовое чувство, которое на Западе исходило в основном от западных переселенцев за границей, имеет также религиозные основания в тех слоях, которые придерживаются протестантских вероучений. Это было большим несчастьем для человечества, ибо протестантский темперамент, установки и поведение относительно других рас, как и во многих других жизненных вопросах, в основном вдохновляются Ветхим Заветом; а в вопросе о расе изречения древнего сирийского пророка весьма прозрачны и крайне дики» (11). Уже в ХVI столетии между католическими и протестантскими церковными деятелями случился крайне любопытный теологический спор об американских индейцах. Католики установили, что «у индейцев есть душа» и они полноценные люди. Протестанты же считали, что индейцы – низший вид, т. к. они неспособны освоить ценности рационального мышления, и, соответственно, на них не распространялись «права человека» (12).

«Колонизация и необходимый для ее оправдания расизм (которого не существовало в средневековой Европе) заставили отойти от христианского представления о человеке. Пришлось позаимствовать идею «избранного народа», а затем дойти до расовой теории Гобино» (13). Впрочем, о графе де Гобино мы еще поговорим.