Четвертая высота

Пела она обычно так: начнет песню и остановится на полуслове – то ей нужно нитку перекусить, то Гуле сказать что-нибудь, то подкрутить керосинку. А потом продолжает как ни в чем не бывало с того самого места, на котором остановилась. Гулю сердили эти остановки, и нередко из-за них выходили у нее с Фросей маленькие стычки. Так и сегодня. Фрося затянула свою излюбленную песню:

Чо-ому ж я не козаченько, що тебе я так…

И остановилась. Гуля, прислушиваясь, ждала продолжения. Фрося молчала.

– Фросенька! – взмолилась Гуля. – Чего же ты замолчала?

– Гуленька, – донесся из кухни притворно сердитый голос Фроси, – без репликив!

И Фрося опять запела:

…що тебе я так…

Снова молчание.

– Фрося, спивай!

Но в эту самую минуту кто-то стукнул в дверь.

– Гулька! – крикнула Фрося. – Чуешь ты чи ни? Стукають в двери! А у мене керосинка гасне.

– Нехай стукають, – отозвалась из своей комнаты Гуля. – Мени учитись треба.

Они обе столкнулись у дверей и вдвоем отворили. В переднюю вошла Гулина одноклассница Надя, одна из самых нарядных и хорошеньких девочек в классе.

– Гулька, – сказала Надя, едва переводя дух, – бросай все! Лемешев в Киеве! Мировой концерт. Есть два билета!

– Ты что, в уме? – спросила Гуля. – А физика?

– Физика подождет. Неужели ты пожертвуешь Лемешевым ради несчастной физики?!

Гуля молчала.

– Я буду ночью учить «теплоту», – сказала Надя, вертясь перед зеркалом и поправляя локоны и складки платья.

Гуля смотрела на нее, улыбаясь и чуть-чуть прищурившись.

– Сказать тебе, – спросила она, – какую эпиграмму сочинили на тебя в школе?

– На меня? Кто сочинил? Какую телеграмму?

– Не телеграмму, а эпиграмму. Вот слушай:

Надя-Надежда
Надежду лелеет,
Что чуб и одежда
Сердца одолеют.

– Ты сама сочинила эту диаграмму! – сказала Надя и слегка покраснела.

– Да ты не обижайся, Надежда!

Но Надя и не думала обижаться – над ней в классе часто подтрунивали, и она к этому давно привыкла.

– Знаешь, Гулька, – сказала она, – я поменялась с одной нашей девчонкой: я дала ей Лемешева с папиросой, а она мне Лемешева в шляпе.

– Иди ты к аллаху со своей папиросой и шляпой! Человек, можно сказать, наконец образумился…

– Это ты-то человек, который образумился? – засмеялась Надя.

– Я не шучу, Надька, – серьезно сказала Гуля. – Ты же знаешь, мне недолго сорваться, особенно если такой концерт. Приходится держать себя во2 как! Думаешь, мне приятно париться? Но ведь осталось еще добрых пятьдесят страниц. Видишь?

– Да ведь ты ж в году их учила.

– Мало ли что! И ты ведь учила, а, наверно, ничего не помнишь.

– Ни черта не помню! – сказала Надя, искоса поглядывая в зеркало.

– Что ж хорошего? Провалишься на экзамене.

Надя только пожала плечами:

– Ты, Гулька, вечно чего-то невозможного требуешь и от себя, и от других. Ну, насильно в рай не тянут. Сиди зубри!

И, чмокнув Гулю в щеку, Надя убежала.

Не успела закрыться за ней дверь, как раздался телефонный звонок.

Застенчивый мальчишеский голос звал Гулю на Днепр – кататься на лодке.

– Не могу же! Занята я! Отстаньте от меня все! – крикнула со слезами в голосе Гуля и, положив трубку, накрыла телефон диванной подушкой. – Не подойду больше, хоть тресни! – сказала она и пошла к своему столу, заваленному книгами.

До вечера просидела она над физикой, не вставая.

А после ужина сказала Фросе:

– Эх, Фросенька, кабы ты знала, какой я концерт пропустила… Спой хоть ты мне вместо Лемешева!

И Фрося затянула своего «козаченька», на этот раз без перерывов.

Дядя Опанас и Надя

Светало. Небо было прозрачное и чистое, и на нем ясно вырисовывались ветви акаций.

Сколько таких ранних рассветов успела встретить Гуля за время своей подготовки к экзаменам!

Обливаясь холодной водой в ванной комнате, Гуля думала:

«Теперь было бы уж совсем позорно сдать не на «отлично», когда я комсомолка. Как я им всем в глаза посмотрю?.. Ух, страшно!»

От холодной воды и волнения Гулю стало трясти как в лихорадке. Она принялась быстро вытираться мохнатым полотенцем.

«А дрожать как осиновый лист тоже, конечно, глупо. С восьмиметровой вышки прыгнула – и ничего, уцелела. Ну, а на экзамене, что бы там ни вышло, голова, во всяком случае, останется на плечах. Хоть и пустая, какая ни на есть, а голова…»

Гуля быстро сделала несколько гимнастических упражнений, оделась, поела на кухне и вышла из дому.

Фрося проводила ее до порога и долго еще стояла на площадке лестницы, глядя через перила вниз.

На тихих, прохладных улицах еще не было ни души. Одни только дворники в белых фартуках мели тротуары.

«И виду никому не покажу, что сдрейфила немножко, – думала Гуля, бодро шагая по улице. – Вот сделаю такое лицо, и никто не догадается, что на экзамен иду. А все-таки счастливые дворники, что им не надо сдавать физику!..»

И она взялась за ручку школьной двери. В конце длинного коридора у маленького столика сидел, подперев ладонями сизые старческие щеки, школьный сторож дядя Опанас. Старик дремал.

Услышав шаги, он вскинул голову.

– А, пташка ранняя! – улыбнулся он Гуле.