Четвертая высота

А как-то раз Гуля разбила мамину любимую лампу, и Сергей трогательно, по-мальчишески, взял всю вину на себя. Мама и до сих пор, кажется, думает, что лампу погубил бедный, ни в чем не повинный Сережа.

Но почему-то больше всего трогали и мучили ее воспоминания об их поездке в Москву – к отцу. Это было уже незадолго до войны. Гуля всегда любила дорогу. Но никогда ей не было в поезде так уютно, беспечно, легко. Кажется, никогда на станциях не продавали столько цветов, никогда соседи по вагону не были так приветливы. Никогда не было таких вечеров, как в поезде Киев – Москва.

Тогда ее тревожило только одно: понравятся ли Сергей отцу и отец – Сергею. Ей так хотелось, чтобы понравились…

В те времена все ее желания исполнялись. И это тоже исполнилось.

Они втроем, по-товарищески, дружно и неутомимо странствовали по Москве, по ее музеям, театрам и стадионам, и Гуля любовалась своими милыми спутниками, такими заботливыми и веселыми, но больше всего она гордилась Москвой, которую она показывала Сереже, как свой родной дом…

– О чем ты? – спросила ее похожая на школьницу тихая темноглазая девушка из Белоруссии, Ася.

Гуля не сразу ответила, занятая своими мыслями, и Ася робко потянула ее за рукав.

Гуля встряхнула волосами, словно хотела отогнать от себя грустные мысли.

– Ничего, – улыбнулась она. – Всякое приходит в голову, когда стучат колеса… Давай-ка, Асенька, споем что-нибудь!

Гуля знала – если она захандрит, так Ася и Люда загрустят вдвое. Нельзя выбивать перед самым фронтом оружие из рук товарищей.

– Ну, Ася, Люда! Начинаем.

И в вагоне, под перестук колес, раздалась знакомая с детства песня:

Запрягайте, хлопцы, ко́ней!..

В купе вагона вошел политрук Оленик, а за ним молодой боец из Башкирии Кадыр Хабибулин.

Девушки встали, приветствуя их по-военному. Оленин улыбнулся, сел. Рядом сел Кадыр.

– Ну, как жизнь, девушки?

– Все в порядке! – весело ответила Гуля. – Только хочется поскорее доехать до места.

– И мне тоже, – подхватила Люда.

– Ну, поторопим машиниста, – сказал Оленик. – Так и скажем: наши девушки скорее в бой хотят.

– Хорошие девушки, – отозвался Кадыр Хабибулин.

– Знаешь что, Кадыр? – сказал Оленик. – Чтобы время поскорее шло, сыграй-ка нам что-нибудь на своем курае. Далеко он у тебя?

– Зачем далеко? Со мной едет, – ответил Кадыр. Он лукаво улыбнулся и вышел из купе.

– Славно он играет, – сказал про него Оленик. – Вот сами послушайте. Он ведь был колхозником-пчеловодом, специальность тихая, мирная. Сиди себе на пасеке, слушай, как пчелы жужжат, да поигрывай им в лад на своем курае. А боец выйдет из него хороший – сразу видать. Я уж знаю.

– Когда я была маленькая, я всегда говорила, что выйду замуж только за пчеловода, – неожиданно сказала Ася.

– Ну что ж, посватаем, – сказал Оленик. – Кадыр у нас, кажется, холостой.

– Просто она меду хочет, – засмеялась Гуля. – Сейчас я тебя угощу, Асенька. Мне мама целую банку дала с собой.

В эту минуту из тамбура послышался нежный, чуть хрипловатый звук тростниковой дудочки.

– Кадыр идет, – сказал Оленик.

Девушки притихли.

Гуля молча поставила на откидной столик у окна баночку с медом.

Хабибулин вошел в купе и сразу заметил мед.

– У меня тоже мед есть, – сказал он. – Еще лучше пахнет. Сейчас принесу.

Его удержали:

– Раньше поиграй.

Кадыр сел, поднес курай к губам, тщательно продул дырочки и заиграл. В вагоне снова раздались глуховатые, грустные звуки. Повеяло воздухом Башкирии, вольным простором ее степей, степным ветром. Хабибулин играл задумчиво, неторопливо. Гуле вспомнились холмы, подернутые фиолетовой дымкой, широкая река Белая, которую башкиры называют Идэль или ласково – Агидэлькай, и город, стоящий на берегу Идэли, – город, где остались Ежик и мама.

Кадыр опустил дудочку.

– О чем эта песня? – спросил Оленик. – Со словами ее поют?

– Поют. Кто что хочет, то и поет. Каждый про свое.

– А ты про что играл? – спросила Гуля.

Кадыр задумался. Потом, нахмурив брови, стал объяснять.

– Я так играл, – сказал он медленно и чуть-чуть застенчиво. – Есть река Ашкадар. Знаешь? Там гора Торатау. На склоне горы тростник растет, курай. Вот как раз такой. Видишь? – Кадыр показал свою дудочку. – Срезал я тростник и курай себе сделал. Про это самое я играл: про реку Ашкадар, про гору Торатау, про курай, про то, как соловьи на нем поют, как ветер в курае свистит.

– Вот-вот, так я и думала, – сказала Гуля. – Ты очень понятно играешь!

У Кадыра блеснули зубы.

– А теперь что я играть буду? Слушай.

И он заиграл какую-то пронзительную, унылую и грозную песню.

– Это про войну, – сказала Гуля.

Кадыр кивнул головой.

– Верно, – сказал он. – Такую песню наши батыры пели, когда воевать ходили.

Гуля тихонько запела, стараясь повторить эту странную, незнакомую степную мелодию.

– Хорошо, – сказал Кадыр, – совсем башкирская девушка.

Кадыр и Оленик еще долго сидели в санитарном вагоне, ели хлеб с медом и говорили о покинутых родных местах и о войне.

Гуля рассказала, как она уходила из Киева, Ася – про свой уход из Минска. Кадыр молча слушал, а потом сказал:

– Пока глаза землю видят, драться будем!

Накануне битвы