Четвертая жертва сирени

Я долго стоял у борта и пытался понять, отчего мне стало так тревожно на душе — именно сегодня?

Почему в тот момент, когда смотрел я на Владимира Ульянова, вскинувшего руку в прощальном жесте, я почувствовал какое-то странное, неприятное чувство — будто червь сомнения принялся точить мою душу? Что за тревога наполняла мое существо странною, зыбкою дрожью?

В конце концов я решил, что причина крылась в необходимости обеспечивать от Аленушки истинную подоплеку страшных событий и роль в них ее мужа. Это немного успокоило меня. Постояв еще немного, я отправился в свою каюту.

Достав из чемодана флягу, заново наполненную рябиновкой, серебряную походную рюмку и трубку с табаком, я присел у раскрытого иллюминатора, через который в каюту доносились звуки венского вальса, игравшегося на корме «Суворова» духовым оркестром.

Странным образом эта легкая музыка вызвала в моей душе совсем обратное — гнетущую тяжесть. Вновь проснулась во мне тревога — возможно, от воспоминания о предыдущем моем плавании на этом же пароходе. Будто наяву, предстали перед моим внутренним взором запрокинутое лицо несчастного Ивлева и растворяющаяся во тьме фигура зловещего «матроса», чудовища по прозвищу Го — лован. Я поспешно наполнил рюмку и залпом осушил ее.

Чудовище, направлявшееся безумием Пересветова… Чудовище, вдруг извернувшееся и укусившее направлявшую его руку… Ударившее своим жалом в сердце того, кто мнил себя хозяином…

Почему? Что заставило Голована вдруг обратиться против Пересветова, платившего ему за убийства?

Мы так и не узнали причины, которая свела этих преступников в ночном дворе федоровского магазина и вынудила броситься друг на друга.

«И никогда не узнаем», — вспомнились мне слова Владимира.

Вот это и точило в самом деле мою душу — тайна, оставшаяся нераскрытой. Их встреча, окончившаяся гибелью Голована от моей руки, — именно она спасла драгоценную мою Аленушку от испытания судом, а там, гляди, и каторги.

Верно сказал Владимир тем вечером, перед нашим последним походом: «В этом наше счастье! Удача!.. Если эта попытка будет совершена именно так, как были совершены три предыдущие, — но при этом уже не сможет быть замаскирована под сердечный приступ, — значит, мы сумеем добиться освобождения Елены Николаевны!»

Так он и сказал, я запомнил это дословно — настолько дословно, что сейчас, в полумраке каюты, мне показалось, будто рядом прозвучал характерный грассирующий говор моего друга.

И, отвечая на слова, сидящие в памяти, я прошептал:

— Да, конечно, Володя, вы правы… Но как, черт побери, они там оказались? Как? Почему вдруг Го — лован вздумал совершить это четвертое убийство — убийство своего сообщника?

Разумеется, Владимир не мог мне ответить. И не потому, что был далеко отсюда. В Самаре я его тоже спрашивал — безрезультатно…

Я вздохнул и потянулся было к фляге. Но рука моя так и застыла в воздухе. С отчетливой ясностью вспомнил я другие слова Владимира, сказанные им по дороге из Плешановской больницы домой: «Не думаю, что он вступал с ними в противоестественную связь, хотя именно так полагал его сообщникисполнитель…»

Холодный пот выступил у меня на лбу, когда я понял, что\ таилось за этими словами. Нет-нет, вовсе не то, что Владимир назвал противоестественной связью. Нет… Но — но как ему стало об этом известно?

— Откуда же вы узнали, друг мой Володя? — пробормотал я в растерянности. — Откуда вам стало известно, что полагал и чего не полагал Трофим Четвериков по прозвищу Голован? Почему вы столь уверенно судили об этом?… Словно… — Тут я запнулся, ибо от ужаса, охватившего меня, язык мой прилип к нёбу.

Узнать о том мой друг мог лишь от самого убийцы!

И ни от кого другого.

Я постарался успокоиться, хотя далось мне это нелегко. Мысль о том, что Владимир мог встречаться с Голованом и даже разговаривать с ним, представлялась мне фантастической, но она и объясняла многое в этой темной истории.

Я вскочил с низкой койки, на которой сидел, и заходил взад-вперед по тесному помещению. Мелкие черточки вдруг принялись всплывать в моей памяти и сами собою складываться в связную картину.

Владимир был уверен в том, что единственное событие, способное спасти Аленушку, — это четвертое убийство. Совершенное точь-в-точь по той же методе, по какой были совершены предыдущие три. То есть, оно должно было произойти в понедельник, поздно вечером, ближе к ночи. Место должно было быть связано с книжным магазином. Убийца должен был орудовать шилом. И на месте преступления должна была остаться гроздь сирени.

Я замер столбом. Закрыв глаза и вызвав в памяти обстоятельства того ужасного вечера, я вдруг увидел воочию то, на что тогда не обратил внимания.

После выстрела я замешкался. Проверял, по старой своей привычке, револьвер. И потому бросил лишь короткий взгляд на лежавших. Но зрение у меня острое, и сейчас я готов был поклясться, что в то мгновенье никакого цветка там не было!

Лишь после того как Владимир окликнул меня и я от Пересветова перешел к Головану, появилась эта самая сиреневая веточка.

Сие могло означать только одно: положил ее мой спутник.