Четвертая жертва сирени

— Совершенно верно, — сухо ответил зять. — Магазин Ильина на Панской. Только супруга моя ушла оттуда не в конце мая, а в первой половине месяца, да, в первой половине. Если уж точно — двенадцатого числа… — Он вздохнул, покачал головой, в очередной раз зябко потер руки. — Ну да. А две недели назад случилось несчастье… В общем, в воскресенье вечером мы повздорили с Еленой. Причина была совершенно пустячная. — Пересветов поморщился, словно вдохнул оподельдока.[17] — Даже в памяти не осталась. Не то чтобы мы часто контрировали, но иногда случалось. Вот и в тот вечер, да… Словом, мы повздорили. Наутро Елена Николаевна ушла на работу. Вернулась в состоянии нервическом, я тоже тем временем торпыхнулся не помню с чего, так что мы едва опять не столкнулись, как два поезда на всех парах. Однако же кукуевки[18] не произошло, нет, не произошло. Елена постепенно успокоилась, тем не менее объяснить мне свое состояние не пожелала. Следующий день был вторник, да, вторник… Пятое июня, как сейчас помню. И вот во вторник вечером вдруг объявился у нас судебный следователь, господин Марченко. Долго расспрашивал Елену о том, что было накануне, как она провела день, да кто приходил в лавку, да когда она сама ушла с работы, — причем расспрашивал будто и невзначай, словно его это не очень заботило. Я поинтересовался причиною странных расспросов. И вдруг господин Марченко отвечает, что во дворе, недалеко от черного хода, ведущего в лавку, сторож обнаружил ночью мертвое тело, да, тело. И что будто бы покойник тот был не просто умерший, а кем-то убитый. Ответил он мне, а потом откланялся и ушел. Попросил только Елену Николаевну к нему в окружной суд непременно на следующий день прийти. Так-то… А она возьми да на следующий день и исчезни! — Евгений Александрович опять поморщился, еще сильнее. — Вот тогда господин судебный следователь пригласил для дознания — для дознания! — в окружной суд уже не кого-нибудь, а меня, да, меня. И сообщил, что имеет все основания полагать мою жену виновной в убийстве этого фали,[19] Валуцкого, да, некоего Валуцкого Юрия Митрофановича, двадцати пяти лет от роду, уроженца Сызрани, служившего техником на водонасосной станции, вот именно!

Последние слова мой зять уже прокричал, словно водонасосная станция имела тут решающее значение, словно в ней, в этой станции, таился какой-то главный секрет, и опять потянулся к рюмке.

Хоть и знал я уже о том, в каком именно преступлении обвинялась моя несчастная дочь, а при этих словах сердце словно бы ледяными пальцами кто-то сжал. Оттого, видно, что имя-отчество жертвы, названное Евгением Александровичем, придало всему страшному событию немалую ощутительность, вещественность, что ли, можно и так сказать.

В бедной голове моей словно хоровод начался. События последних дней замелькали, да с такою страшною очевидностью, что рука моя сама дернулась и крестное знамение сотворила. И то сказать: помстилось мне, что мир сей движется к своему концу. Вот-вот архангел Гавриил протрубит над нашими головами.

Нет, не знал я, что делать дальше, как действовать, чтобы спасти дочь, но прежде — как отыскать ее, мою несчастную девочку. В полном расстройстве потянулся я к рюмке с ореховой настойкой и проглотил одним глотком ее содержимое.

Однако же это нисколько не улучшило мое состояние. Так, должно быть, и остался бы я сидеть, подавленный услышанным, если бы не молодой мой спутник, выказавший себя человеком куда как трезвым — и в прямом, и в переносном смысле слова.

— Я хотел бы осмотреть комнату Елены Николаевны, — сказал вдруг Владимир, обращаясь к моему зятю. — Надеюсь, уважаемый Евгений Александрович, вы не будете значительно возражать?

Рука Пересветова повисла над рюмкой.

— Осмотреть комнату Елены Николаевны? — медленно повторил он, словно не веря собственным ушам. — То есть, комнату моей жены? Буду ли я значительно возражать? Буду! Еще как значительно! — воскликнул Пересветов возмущенно. — Я не допущу, чтобы посторонний мужчина рылся в ее вещах! Я и судебной власти не позволил этого! Хоть и настаивал следователь, а я сказал: нет, ни за что! Это бесчестье! Это…

— Полно, — попытался я урезонить зятя. — Ну что вы, Евгений Александрович! Да Аленушка с Владимиром чуть не с младенчества знакомы! Простите великодушно, что как-то невразумительно представил моего спутника, это от большого расстройства чувств, вы же понимаете. Еще раз: прошу любить и жаловать — Ульянов Владимир Ильич, сын Марии Александровны, работодательницы моей. Ныне проживающий под Самарою, на хуторе в… — Название деревни, как назло, выпало из моей памяти, я растерянно взглянул на Владимира, и тот поспешил мне на помощь, подсказав:

— Близ Алакаевки. Пятьдесят с лишком верст отсюда.

— Да-да, близ Алакаевки, — подхватил я. — И очень кстати оказавшийся здесь, в Самаре, как раз сейчас.

Евгений Александрович посмотрел на меня, потом на Ульянова. Лицо его смягчилось. Он махнул рукой.