Четвертое измерение

Плохо дело, испуганно подумал Ротаридес. Хороши перспективы: занятая сверх меры жена, ребенок на шее, тесная квартира… Но он и глазом не моргнул и даже одобрительно улыбнулся:

— И о чем же ты напишешь?

— О нас, — ответила Тонка. — Часть нашей истории я уже написала, но остановилась, меня, знаешь ли, одолели сомнения… КТО же рассказывает нашу историю, ведь не я же, я как таковая?!

— Что-то я не пойму, — признался Ротаридес.

— Себя в роли персонажа я вдруг увидела иначе… и мне показалось заманчивым писать о том, чего я, в сущности, не знаю. Я, скажем, представила тебя на лекции, вообразила, как ты там сосредоточен и отрешен от всего, по-моему, даже сам не знаешь, много ли у тебя слушателей или мало, молодые ли они или не молодые, ты даже не пытаешься установить, интересует ли кого-нибудь твоя лекция, но иногда тобой овладевает тревога, вернее, тебя удивляет контраст — как если сидят бок о бок домохозяйка и профессор университета, вундеркинд-математик и пенсионер, за целую жизнь так и не одолевший игры в шахматы… Я хотела этим сказать, что ты, в сущности, поступаешь неправильно, проявляя к людям меньше внимания, чем к своим числам, и будешь за это наказан, в один прекрасный день к тебе на занятия кружка не явится ни одна живая душа…

— Очень возможно.

— Да, но не ясен угол зрения! На меня самое и на многих других людей. Это мне напомнило картину того художника, который изобразил людей на улице таким образом, словно он сам подвешен за ноги к уличному фонарю… КТО на самом деле создал это изображение? И кто на самом деле так пишет обо мне? Во мне закралось опасение, что я как таковая не являюсь автором моего «я» как персонажа. Но ведь никого же не видно, кто истолковывал бы мой образ. Может, я просто в плену какого-то заблуждения…

— Нет, это не заблуждение, — задумчиво сказал Ротаридес. — Наше пространство, в котором мы живем, возможно, тоже является лишь частью некоего запредельного пространства, хотя нам недоступно само представление о нем… Нет, это не заблуждения, таково мнение ученых.

Эти рассуждения были прерваны какими-то звуками из комнаты. Тонка выскочила из ванны в хлопьях пены вокруг плеч, накинув на себя купальный халат, бросилась восстанавливать нарушенный сон Вило.

Некоторое время Ротаридес молча изучал мокрые следы на полу в ванной. Встал, подождал, пока с него стечет вода, и отправился за Тонкой, ступая след в след. В комнате благоухало липовым чаем, за окном завывал ветер. И вдруг ему померещилось, что он в сердцевине цветущего дерева, вкруг которого жужжит рой пчел с покрытыми пыльцой ножками.

За деревянной решеткой кроватки Вило что-то лопотал, поскуливая, но все тише и тише, словно его младенческая душа, направляясь в глубокую пещеру сна, мурлыкала какую-то песенку.

Тонка со вздохом облегчения выпрямилась.

— Постой, — зашептал Ротаридес, обнимая ее за голые плечи. — Тебе только сегодня показалось, что ты составная часть чего-то большего и более объемного?

— Не только, иногда и за городом у меня бывает такое же ощущение, — ответила Тонка. — У реки или у озера. Когда заходит солнце и все стихает… Стоит мне глубоко вздохнуть, как я чувствую, что я уже не просто некое ничтожно малое, продрогшее тело, а всё до самого горизонта, насколько простирается этот вечерний час…

— Приятный страх, не правда ли? Как у Вило, визжащего на качелях. В глубине души человек хотел бы остаться маленьким, беззащитным, но что-то в нем самом не дает ему покоя… А здесь? Здесь у тебя никогда не было такого чувства? — спросил Ротаридес, обнимая ее еще крепче.

— Нет. — Тонка презрительно оттопырила нижнюю губку. — Да, ты собирался мне что-то рассказать.

— Это долгая песня. Потом.

— А про что хоть?

— Про эти большие пустые виллы напротив нас, где сейчас нет ни единого огонька. И про нашу очередную попытку обменяться…

— Гм… С этим и впрямь можно подождать, — сказала Тонка, зарываясь поглубже в его объятия.

Тонкий слой влаги, оставшейся на коже, быстро испарился, незримое облачко унеслось в сумрак, но слабый отзвук его смолистого лесного аромата еще витал вкруг них, оседая на губах, словно тень падающего мушиного крылышка. Немного погодя Тонка была готова допустить, что художник в припадке одержимости влез на фонарь и изобразил действительность оттуда, она уже не видела над собой жуткую безымянную пустоту, а Ротаридес мысленно вплыл в анфиладу громадных комнат, где не было ничего, кроме согревающего розового человеческого тепла. И ни он, ни она не услышали, как Вило спокойно произнес во сне:

— Солнышко уже зашло.

Перевод И. Богдановой. Редактор Н. Жаркова.