Утраченная восприимчивость органов чувств восстанавливалась медленно: нужно было напрягаться, чтобы из полутьмы и приглушенного шума выделить что-нибудь, кроме тьмы и молчанья. Алкоголь окутал меня приятной заторможенностью, меня не раздражали ни горячие струйки пота, стекающие из-под мышек, ни ленивая медлительность мыслей, только голова как-то странно набухла и отяжелела.

— Ну, что скажешь? — Юрай бойко оседлал стул и с нарочитым грохотом подъехал ко мне поближе. Я удивился, как слабо я его слышу, но, заговорив, отметил, что и мой голос раздается как из бочки.

— Это было бы отлично, если бы можно было выдержать…

— Ты просто мало выпил, старик, — засмеялся он. — Все вычислено психологически: мигающий свет гипнотизирует. Задача такова: не дать им ни разговаривать, ни думать.

— Как пришло тебе на ум такое название?

Высокий бас-гитарист, который в нерешительности прогуливался между нашим столиком и баром, куда отправились другие музыканты, неожиданно включился в разговор:

— Дюро у нас мастер на названия. Еще позавчера то же самое называлось «Магический путь».

Юрай взвился и почти со злобой обернулся к нему.

— Ну и что? А до этого «Ночь без любви». А завтра, может, еще как-нибудь. — Он повернулся к бас-гитаристу спиной и, почти фамильярно наклонившись ко мне, зашептал в ухо, в котором начала слабо побаливать барабанная перепонка: — Одно и то же никогда не бывает одним и тем же. Человек никогда не играет в одинаковом настроении, а названием можно выразить настрой, с которым играешь именно сегодня. Что тут такого? Терпеть не могу повторения, однообразия…

— Ладно, но почему именно сегодня это «Взрывы на солнце»?

— Потому, что я случайно прочел, что в последние дни астрономы отмечают сильное повышение солнечной активности. Самое бурное за последние пять лет. Атмосферные и радиопомехи, больше инфарктов и бог знает чего еще… Понимаешь, как будто над нами сгустилось что-то невидимое, что-то из ряда вон. Вот это я и хотел подчеркнуть. Человек нуждается в чем-то необыкновенном, потому что вязнет в обыденности, в скуке. Когда я прочитал это сообщение, то сказал себе: может, солнечные протуберанцы как-то поражают и мозг, кто знает… Вот было бы интересно! Необычное нужно провоцировать, искать… Гляди, вот ты хлебнул вина, и уже мир представляется тебе другим. А алкоголь еще ничего не значит. Есть вещи, от которых хочется летать. И ты летаешь — летаешь!..

В глазах у него вдруг мелькнула затаенная страсть, что-то жесткое, чужое оторвало его от меня, и, чтобы взаимное непонимание было полным, он заговорщицки меня обнял и укоризненным тоном, будто вместо меня признавался в чем-то, в чем я сам никогда не осмелился бы признаться публично, произнес:

— Только не говори мне в глаза, что тебя не гложет нечто подобное! Не изображай, будто тебе нравится то, что ты делаешь, и ты доволен. Не бойся, я хорошо тебя рассмотрел! Все тебе тут противно, а?

Он замолчал, длинным глотком допил вино и налил по новой. Рука его слегка дрожала — но не как рука пьянчужки, теряющего ориентацию и равновесие, — в ней была дрожь взбудораженного, взвинченного до предела человека. У меня вдруг мелькнула мысль: энергия, прилагаемая по разным причинам и с противоположными целями, у него направлена на взрыв вовне, у меня — на взрыв внутри, но в нас обоих она одинаково сконцентрирована и чрезмерна. Взрыв вовне — делать, предпринимать, что угодно, немедленно, вслепую! Взрыв внутри — смогу ли я все взвесить и продумать? Осторожно, только не превышать скорость! Куда хочет втянуть меня этот человек? Куда он меня заманивает?..

— У нас на Конвентной был такой случай, — продолжал Юрай с настойчивостью собеседника, у которого под рукой неопровержимые доводы. — В соседнем доме дворник поймал ребятишек с бутылками всякой наркотической дряни. Надышались паров и совсем одурели. Дети, которые еще недавно верили сказкам. Не потому ли они подались на такое дело, что их обманул мир взрослых, в который им уже пришлось заглянуть?

Я пробормотал, что это, мол, серьезная проблема, но в то же время чувствовал, что Юрай в своем нервном возбуждении настолько глубоко ушел в собственные рассуждения, что ему уже не важно чье-то согласие или несогласие. Я отвлекся и, вероятно, поэтому первым заметил смуглую девушку, шествовавшую к нашему столу прямиком через эстраду. На ней была прозрачная кофточка с широким поясом, на которой сиял золотисто-желтый цветок, вышитый парчовой нитью, и коричневая бархатная юбка, доходившая до середины икр, с пикантным разрезом с одной стороны намного выше колена, так что при каждом движении, подобно заманчивой наживке, обнажалась часть бедра.

— Юля, Юлька, Юленька! — радушно продекламировал Юрай и протянул руку через стол с видом владельца или, скорее, укротителя, работающего с безопасным хищником.

Во мне вдруг шевельнулось опасение, почти страх, что-то инстинктивно напряглось, словно в следующую минуту готово совершиться чудовищное святотатство, когда будет втоптано в грязь нечто драгоценное и невозместимое.

— Ты припоминаешь этого господина?