Четвертое измерение

Оказывается, надзиратель нуждался в людях: попилить себе дрова — и пропустил нас. Зайдя за кучу дров и сложенных на зиму саней, Костя достал из тайничка заранее припасенную простыню, выкрашенную в коричневый цвет и обсыпанную землей, ножницы, которыми режут колючую проволоку, и, кроме того, нож. Я сразу понял план побега. Мы отошли для охраны в сторону, а Костя, надев маскировочную простыню на спину, полез к запретзоне: на расстоянии 25 метров от него справа и слева были вышки с часовыми и пулеметами. Быстро прорезав первые наклонные ряды колючки, Костя продвинулся вперед и прорезал вертикальный забор из проволоки. Извиваясь, он медленно продвинулся вперед через вспаханную и разрыхленную полосу земли и начал резать ход в досках забора. Когда уже две гнилых снизу слеги были прорезаны, в зону въехал на лошади начальник неподалеку расположенного тюремного спецполитизолятора, по кличке «Гитлер». Этот человек с гитлеровскими усиками и выбитым блатными глазом на Гитлера был больше похож садизмом, чем внешностью; о его тюрьме № 410 говорили с содроганием. Увидев нас, он крикнул:

— Мне лошадь надо подковать! Где конюх?

Мой напарник ответил, что не знает, и «Гитлер» послал его искать конюха. Я стоял с пилой и делал вид, что вытаскиваю бревно, а сам громким шепотом окликал Костю: «Свинья! Свинья!» — так мы условились предупреждать об опасности.

Но Костя так был поглощен работой, что не слышал. Вернулся напарник, конюх занялся лошадью, а «Гитлер» стоял в двадцати шагах от нас. «Свинья!» — повторяли мы с двух сторон. Услышал! Обернувшись, он увидел «Гитлера» и сделал то, чего мы совсем не ожидали: встал в полный рост, повернулся к запретке в сторону лагеря, перепрыгнул ее и тут же с обеих вышек раздались выстрелы: человек в запретке!

«Гитлер», еще ничего не понимая, выбежал из-за дров, а Костя кинулся на него с ножом. «Гитлер», этот «храбрец», вскочил на дрова и, убегая от Кости, в одну секунду оказался на крыше сарая. А Костя, явно потеряв голову, лез за ним. Мы со вторым напарником обогнули дрова с другой стороны и уселись у ворот вахты. Когда в зону ворвались надзиратели, мы прошли к себе в барак и благодарили судьбу за то, что удалось скрыться. Костя нас, конечно, не выдал. И сколько чекисты ни допрашивали в зоне о том, кто еще был с Костей, нас не нашли.

Эта неудача меня доканала: опять началось обострение заболевания ног, и я попал в больницу.

Лежал я в хирургическом корпусе в состоянии крайней депрессии. Из нее меня вывел вновь прибывший человек. На соседнюю койку уложили избитого до черноты парня с перебитыми руками — гиганта с лицом типичного блатного.

— За что это тебя так? — спросил я, подавая ему пить.

— Да я опять «кума» даванул, — ответили мне разбитые губы с изуродованного побоями лица.

— Как это?

— Да просто. Я уж не первого. Ты, может, слышал, я Мишка-«Медведь». Я всех «кумов» душу. Как увижу, так и душу. Вот они меня, суки, заловили и руки попереломали. Но я выздоровлю! И еще одного придушу! Нет им, гадам, места на земле за страдания наши!

Я смотрел на этого единоборствующего с советской властью парня и думал: если бы люди так целеустремленно, как он, выступили бы против жандармов КГБ лишь один день, что от этой власти осталось бы?!

Глава XXVIII

Из больницы мы прибыли на станцию Чуна, на л/п № 04. Приближался 1960 год, была суровая зима: в декабре, как обычно, мороз целую неделю был 60º ниже нуля. Старые, гнилые бараки зоны не держали тепла, да и дров давали недостаточно, хотя крутом — тайга, а на деревообделочном комбинате гниют горы древесных отходов.

Здесь уже тоже чувствовалось усиление режима: КГБ медленно, но верно восстанавливал свою пошатнувшуюся власть. Делалось это постепенно: ограничили переписку, посылки. Объяснили при этом: у нас нехватка персонала, нет цензоров, потерпите. Ликвидировали ларек в зоне: временные трудности с подвозом продуктов, потерпите.

Ах, как привык терпеть этот несчастный народ! И надеяться...

*

После нас с одним из этапов приехало несколько человек из расформированных «шараг», или «золотых клеток», как называли в лагерях особые конструкторские бюро оборонной промышленности, где работали заключенные-специалисты. Еще до ареста я знал, что в Ленинграде есть такое ОКБ-16, конструировавшее советские линейные корабли. И вот, приехали два человека оттуда и один от Туполева, из авиационного бюро.

Инженеры из Ленинграда рассказали, что правительственным решением их бюро ликвидировано, так как решено линейные корабли в СССР не делать, а строить теперь мелкие корабли, подводный флот и торпедные катера.

Сотрудник Туполева приехал не из-за ликвидации работ. Нет, их ОКБ работало на полную мощность, но его отправили в лагерь из-за неладов с оперуполномоченным.

Теперь, после книги Солженицына, весь мир знает, что такое «золотая клетка», а тогда мы с интересом расспрашивали приезжих и удивлялись умению КГБ выжимать знания и использовать даже растоптанных им ученых.